Виктор Афанасьев - Рылеев

Одновременно возникла и стала упрочиваться слава Рылеева как народного заступника.

Николай Бестужев писал о Рылееве: «Сострадание к человечеству, нелицеприятие, пылкая справедливость, неутомимое защищение истины сделали его известным в столице. Между простым народом имя и честность его вошли в пословицу. Однажды по важному подозрению схвачен был какой-то мещанин и представлен бывшему тогда военному губернатору Милорадовичу. Сделали ему допрос: но как степень виновности могла только объясниться собственным признанием, то Милорадович грозил ему всеми наказаниями, если он не сознается. Мещанин был невинен и не хотел брать на себя напрасно преступления; тогда Милорадович, соскуча запирательствами, объявил, что отдает его под уголовный суд, зная, как неохотно русские простолюдины вверяются судам. Он думал, что этот человек от страха суда скажет ему истину, но мещанин вместо того упал ему в ноги и с горячими слезами благодарил за милость.

— Какую же милость оказал я тебе? — спросил губернатор.

— Вы меня отдали под суд, — отвечал мещанин, — и теперь я знаю, что избавлюсь от всех мук и привязок, знаю, что буду оправдан: там есть Рылеев, он не дает погибать невинным».

До этого мещанина дошли преувеличенные слухи: Рылеев ничего не мог поделать с укоренившимся беззаконием, но он все-таки выступал против него, используя любую возможность в суде. Он не боялся подать на рассмотрение Комитета министров вместе с решением суда свое особое мнение. И хотя невинные гибли — слава Рылеева не была безосновательной.

Особенно это видно из разбирательства крупного дела крестьян графа К.Г. Разумовского, обер-камергера двоpa, помещика Ораниенбаумского уезда Петербургской губернии.

Летом 1821 года крестьяне его обширной вотчины Гостилицы, включающей несколько деревень (всего около пятисот дворов), направили Александру I жалобу на разорительный оброк и слишком тяжелую барщину. Отклик последовал почти немедленно: в Гостилицы был введен батальон солдат. Однако волнения не прекратились. Крестьяне требовали сменить жестокого бурмистра. Отказывались косить барское сено. Собирались огромными толпами на сходки. В августе двое крестьян исчезли — это были ходоки, тайно понесшие новую жалобу властям. Они жаловались на то, что их заставляют работать в праздники, с чрезмерной строгостью наказывают. Ходоки были арестованы. Вслед за тем из Гостилиц ушло пятьдесят ходоков. Они надеялись доставить жалобу вдовствующей императрице Марии Федоровне. Часть их была поймана полицией.

Тем временем в самой вотчине крестьяне пытались освободить арестованных, но солдаты разогнали толпу. Комитет министров поручил гражданскому губернатору усмирить непокорных и предать суду зачинщиков. Губернатор в сопровождении нового войска — батальона пехоты и кавалерии — вступил в Гостилицы, усилив стоявший там отряд. Вооруженных солдат распределили по деревням. Предполагаемые вожаки были схвачены и отправлены в Петербург.

Разбиравшая это дело Петербургская уголовная палата (главное судебное учреждение столицы, находившееся в ведении Сената) предложила десять человек наказать кнутом и сослать в каторжные работы в Нерчинск, десять — плетьми и отдать на усмотрение помещика. Александр I заменил кнут плетьми[6] и разрешил сосланным ехать с семьями. Тем дело не кончилось. В январе 1822 года четыреста крестьян пришло к управляющему имениями с заявлением, что они не будут ни платить оброка, ни исполнять барщину. Александр I приказал отправить в вотчину одного из самых опытных усмирителей — генерал-лейтенанта Гладкова с командой солдат. Последовали новые аресты. Уголовная палата совершила скорый суд и приговорила трех «зачинщиков» наказать кнутом с последующей ссылкой в Нерчинск, семерых — плетьми.

В вотчине все осталось по-прежнему — крестьяне не добились никаких послаблений.

Рылеев как представитель Петербургского уезда, дворянский заседатель, дважды — 11 и 22 апреля 1822 года — выступал в суде. Он решительно протестовал против приговоров гостилицким крестьянам, вынесенных без исследования действительных причин недовольства крестьян. Его мнения были кратко изложены в «Журнале Комитета министров». 1-е: «Дворянский заседатель палаты уголовного суда Рылеев, подписав означенный приговор, остался при особом мнении, что как дело подсудимых основалось только на донесениях управляющего вотчиной гр. Разумовского и на предположении обер-полицеймейстера и что из показаний подсудимых не видно ни причины возмущения, возникшего после решения, ни виновников и главных зачинщиков оного, то и не может он приступить к обвинению кого-либо из подсудимых». 2-е: «Почитаю необходимым для предупреждения могущего вновь возникнуть неповиновения крестьян в вотчине гр. Разумовского послать, по избранию правительства, благонадежного чиновника для исследования на месте, действительно ли бурмистр Николай Егоров делает крестьянам притеснения, как то показывают некоторые из подсудимых, и если делает, то в чем оные состоят; а как из первоначально производившегося в палате дела видно, что бурмистр действует не сам собою, а по установлениям, издавна в вотчинной конторе существующим, то исследовать: нет ли чего отяготительного в сих установлениях».

Эти мнения — только резюме пламенных речей «заседателя от дворянства» Кондратия Рылеева в суде. Он призывал к расследованию на месте «установлений», заведенных в вотчинной конторе одним из крупнейших вельмож, которого взял под свою защиту сам император. «Император, вельможи, власти, судьи — угождающие силе, все было против, один Рылеев взял сторону угнетенных, и это его мнение будет служить вечным памятником истины, с какой смелостью Рылеев говорил правду», — писал Николай Бестужев.

Именно в 1822 году — в апреле — полушутливо обращался Рылеев к Александру Бестужеву:

В своем болотистом КронштадтеТы позабыл совсем о братеИ о поэте — что порой.Сидя, как труженик, в Палате,Чтоб свой исполнить долг святой,Забыл и негу и покой…Но тщетны все его порывы:Укоренившееся злоСвое презренное тело,Как кедр Ливана горделивый,Превыше правды вознесло.Так… сделавшись жрецом Фемиды,Ты о Парнасе позабыл…

Однако знаменательно, что «жрец Фемиды» именно в стихах говорит о том, что он «Парнас позабыл». Пока длилось дело гостилицких крестьян, Рылеев не только «сидел, как труженик, в Палате», но успевал писать новые стихи — новые думы, а кроме того, он в начале 1822 года (в феврале или марте) вместе с Александром Бестужевым, с которым сдружился и душевно сошелся, положил начало альманаху «Полярная Звезда». «Мы иногда возвращались вместе из Общества соревнователей просвещения и благотворения, — вспоминал впоследствии Бестужев, — то и мечтали вместе, и он пылким своим воображением увлекал меня еще более».