Татьяна Варнек - Доброволицы

Но в этот день она заболела тифом, и ее отправили в заразный лазарет, находившийся в бараках на пустыре перед вокзалом. Ей дали отдельную комнату и разрешили мне оставаться с ней.

Заразилась Аня ночью в сарае, куда была заперта с офицерами и где их заедали вши. Тиф сразу же принял тяжелую форму: все волнения последних дней сильно сказались. Аня сразу же стала терять сознание, бредить и метаться. Она то лежала тихо, то вскакивала с безумными глазами и кричала: «Они идут, они хотят нас расстрелять! Беги! Беги!» Хватала меня и старалась спрятать под подушку, потом снова затихала. Так длилось несколько дней. Я все время сидела или лежала около нее.

Раз днем она лежала спокойно, и я сидела рядом. Вдруг она вскочила, оттолкнула меня, перебежала через комнату, пробила окно и бросилась в него. Все это произошло в каких-нибудь две-три секунды. Но я успела вскочить и схватить ее за ноги. Она уже успокоилась и была в полубесчувственном состоянии. Я едва смогла дотянуть ее до кровати и уложить. К счастью, ни руки, ни голова не пострадали, была только большая, но неглубокая рана на бедре от пореза стеклом.

В этот же день или на следующий к Туапсе подошел наш добровольческий миноносец «Беспокойный» и начал обстреливать вокзал: снаряды летели через нас и рвались совсем близко. Я думала, что Аня совсем сойдет с ума: она так металась, рвалась убежать, что я едва-едва могла ее удержать. Ведь после моей болезни сил у меня было не так уж много.

Когда обстрел кончился, я побежала домой и попросила перевести Аню в другое место: там оставаться было невозможно! С большим трудом удалось ее устроить в местную больницу, где ей дали маленькую комнату и тоже разрешили мне остаться с ней.

Больница была далеко от вокзала, и я там не была одна, как в бараке. Мне всегда могли помочь, доктор был очень внимательный, но почему-то ни разу не впрыснул ей камфоры. А ей, по-моему, это было необходимо. Хотя сердце работало хорошо, но при страшной температуре и всех физических усилиях, которые Аня делала, чтобы убежать, оно должно было устать — чем дальше, тем больше она буйствовала. Я уже больше не могла ее удержать на кровати, у меня так разболелась спина, что я почти не могла нагибаться и становилась на колени на пол, чтобы делать ей то, что надо. Наконец доктор решил ее привязать к кровати. Ее привязали широкими полосами материи, через ноги и через грудь. Но она умудрялась оттуда выползать.

Сколько длилась ее болезнь — не знаю. Но наконец дело пошло на поправку, и ее выписали. Она была похожа на мальчишку: длинная, худая, с бритой головой. Дома она начала быстро поправляться. Перед болезнью у нее была шапка вьющихся волос. Она их в Екатеринодаре начала подстригать.

Под властью большевиков

Пока я была с Аней в госпитале, я почти ничего не знала о том, что делалось в городе и у наших. И только когда мы вернулись домой, тетя Энни и папа все нам рассказали. У меня есть папины краткие записки, написанные уже в Мессине, и по ним кое-что могу восстановить.

В городе начались обыски, регистрации, аресты. У нас тоже обыскивали и понемногу отбирали последние вещи. Драгоценности, которые папа выкопал в Москалевке, были заново зарыты в лесу лесничества и остались целы. Но часть документов и вещей отдали на хранение нашему верному рабочему — Виктору Шевченко, который приезжал нас проведать. Уезжая из Туапсе совсем, все это не удалось получить, так как город был отрезан и Виктор приехать не мог!

Папу тоже вызвали на регистрацию, тетя Энни его одного не пустила и пошла сама с ним. Они не знали точно, куда идти, пошли в штаб большевиков и случайно там наткнулись на начальника штаба, с университетским значком. Они расспросили, в чем дело. Тетя Энни выступила с объяснениями: сказала, что папу вызвали на регистрацию, но что он много лет уже в отставке, никогда не воевал, живет у себя в деревне, занимаясь дровами.

Начальник штаба объяснил, куда идти, и позвонил по телефону какому-то товарищу Сафонову, что папа идет к нему, чтобы он не задерживал и произвел регистрацию.

Когда наши выходили из штаба, они увидели вооруженную толпу солдат, которые вели какого-то несчастного старика. Оказалось, что это генерал Бруевич, командующий гарнизоном Туапсе. Он был так избит, что не мог идти, и шел, согнувшись, опираясь руками о землю. Вид его произвел самое тяжелое впечатление, и тетя Энни сказала: «Какой несчастный». Это очень не понравилось солдатам, и они ответили: «Это не несчастный, это генерал Бруевич, который подписывал смертные приговоры, и мы ведем его на суд!»

Папа был в штатском платье, но кто-то из толпы обратил на него внимание и крикнул: «Я узнаю этого человека, это переодетый генерал! Возьмем его с собой!». Папа ответил, что идет на регистрацию и с ними не пойдет. Но на это не обратили внимания и стали кричать: «Нечего его слушать, берем его с собой!». Положение было отчаянное. Но тетя Энни, не потерявшая присутствия духа, крикнула: «Начальник штаба нам приказал идти на регистрацию к товарищу Сафонову, и мы должны идти туда!».

К счастью, тетя Энни услышала и запомнила эту фамилию, очевидно, важной персоны, потому что солдаты сразу же успокоились и отпустили папу, но их старший назначил двух конвойных, чтобы те следили за тем, чтобы папа не сбежал.

Так они дошли до товарища Сафонова, которому конвойные объявили, что привели двух арестованных, но папа сказал, что это неправда, что они пришли сами, по указанию начальника штаба, на регистрацию.

Сафонов, который знал о папе от начальника штаба, отправил конвойных и затем сказал тете Энни и папе, что они свободны. Они ушли и сами не верили, что так отделались: не будь тети Энни, папу арестовали бы и бросили в тюрьму, как всех остальных.

Почти весь туапсинский гарнизон был уже арестован, а с ними и все случайно жившие в Туапсе офицеры и даже отставные. Все они сидели в страшной тесноте в туапсинской тюрьме. Каждый день выводили по нескольку человек в пригород Вельяминовка, заставляли их рыть могилу, а затем расстреливали.

Вскоре снова пришли к нам с обыском, ничего не нашли, но приказали папе идти с ними на какую-то новую регистрацию. Тетя Энни, как всегда, пошла с папой. Их провели в какое-то подвальное помещение (бывший винный погреб), переполненный задержанными офицерами. Среди них оказались генерал Пестружицкий и генерал Афанасьев, мужья двух подруг тети Энни — Лулу и С.Вас. Афанасьевых.

Посередине подвала, на возвышении, стоял стол, за которым сидели какие-то люди и вели допрос. Впечатление было отвратительное. Перед папой никого из допрашиваемых не отпустили и куда-то их отправляли. Когда очередь дошла до него, начались обычные вопросы; папа на все отвечал, сказав, что давно живет в Туапсе и поставляет дрова населению. Это, очевидно, им понравилось, и они папу отпустили.