Дмитрий Горчев - Поиск Предназначения (сборник)

«А не получилось, – говорит автор (пьяный, хихикает). – Я в печке сжёг».

Но издатель-то? Он же трезвый практический человек. У него есть тысячи долларов, работники, печатные машины, он что, этого автора не видел, что ли? Под рукой у него всегда есть миллионы людей, которые всё сделают качественно, точно в срок, в нужном объёме и на заданную тему. Нахуя ему, спрашивается, нужен этот мудак?

А разгадка простая: это не мудак существует, потому что существует издатель. Это издатель существует, потому что существует мудак.

Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что автор обязательно должен быть мудаком, чтобы его захотел издавать издатель. Люди, они разные.

Мосты

К концу четвёртого года жизни в Петербурге увидел наконец разведённые мосты. Их оказывается действительно разводят.

Удивляет очень та ловкость, с которой петербуржцы построили вокруг этого чисто технического мероприятия огромнейший культ. КАК?!!! Вы не видели, как разводят мосты?! Тогда вы вообще ничего никогда не видели.

Особенно это удивительно из-за того, что ни в какой другой практичности петербуржцы никогда замечены не были.

А вообще хорошо конечно, особенно если придать просмотру мостов нечеловеческие совершенно формы, то есть плавать по рекам и каналам под гармошку с песнями Бориса Мокроусова в исполнении крупных математиков и случайных гостей северной столицы. Милиция по счастью у нас в основном сухопутная, а иначе бы конечно весь корабль, включая капитана пошёл бы немедленно в кутузку. По удивительной какой-то случайности никто не выпал за борт, кораблик ни разу не перевернулся и не был раздавлен проходящим мимо сухогрузом. На воде оказывается нет никаких правил движения, и поэтому можно плавать кругами, спиралями и вообще как попало.

В общем, хорошо там, на воде. И город Петербург выглядит оттуда торжественно и печально, и никто совсем не живёт за окнами зданий вдоль фонтанки и мойки, а то бы они конечно все из этих окон бы повысовывались и начали бы пиздеть, ибо гармошка – это предмет очень и очень пронзительный.

Осеннее хозяйство

Горе, горе. Осень. Я макаю усы в пену, думаю: а успеют ли убрать яровые? А озимые высадить?

Раньше я очень любил читать в газете целиноградская правда про ход уборки зерновых: в макинском районе ещё косить и валковать, а в алексеевском уже почти всё пожали. Сейчас такого уже негде прочитать.

Голубь-невермор на балконе остепенился: завёл себе постоянных блядей, серут теперь в шесть жоп, половичок, вывешенный в июле для просушки, занесло сугробами серо-белого говна. Я кидаю в блядей пустыми молочными пакетами через форточку, бляди смотрят на меня сквозь стекло с недоумением: а это ещё кто? Лениво отходят в сторону. Невермор разъел морду совсем уже невозможную, на окружающее не реагирует, скучно ему.

Надо покупать Кальсоны с начёсом. Раньше хорошие Кальсоны пошивала китайская фабрика дружба, а сейчас кругом только тайваньские подделки, неноские и маркие, дрянь а не Кальсоны.

Курточка в клеточку куда-то запропастилась. Я эту курточку купил пять лет назад на китайском рынке в Алма-Ате за четырнадцать тенге, что на доллары это тогда выходило центов тридцать, а она все как новая была. Наверное в стиральной машинке затонула, надо бы туда порошка засыпать и включить, может чего полезного всплывёт.

Мизантропия

Хозяин квартиры, в которой я живу уже пятый год, решил вдруг её продать, для чего дал в газету объявление. И теперь ко мне приходят ЛЮДИ.

Они давят на звонок, стучат в дверь кулаком, а иногда даже звонят по телефону и требуют, чтобы я их встретил у подъезда. Они ведь Покупатели, которые всегда правы, потому что у них Деньги.

Потом они заходят в мой дом и топочут там ботинками. Дом мой им совершенно не нравится. То есть собственно помещение, если, конечно, сделать в нём ремонт, то в принципе можно и поторговаться, а вот то, что находится в этом помещении в данный момент, включая, разумеется, меня – всё это совершенно никуда не годится.

«Так, – говорят, – эти антресоли мы сломаем и сделаем здесь Арочку».

И ведь не знают даже, что на этих антресолях, между прочим, лежит дрель, которую если починить, то она ещё сто лет прослужит.

«Разрешите, воспользуюсь?» – спрашивает одна женщина, показывая на туалет. «Пользуйтесь, конечно, – говорю, – только там лампочка перегорела и сливной бачок сломался, надо пробку выдёргивать». «А почему не почините?» – спрашивает женщина с осуждением. «Не знаю, – говорю, – мне так удобнее. Пока пробку выдёргиваешь, так заодно и руки помыл». Женщина смотрит на меня с отвращением, но удобствами всё же пользуется, куда денешься.

«А это что такое?!» – спрашивают другие люди с ужасом, заглянув на мой балкон. «Голуби, – говорю я, – пятое поколение подрастает». «А-а, – успокаиваются. – Ну это мы всё застеклим».

Застеклят они, бляди. Невермора моего седенького, слепенького уже совсем, они застеклят. Ну да, конечно, застеклят, а при необходимости и в асфальт закатают. «А здесь мы сделаем кладовку!» – говорят они уже на выходе, показывая на то место, где стоят мои зимние ботинки.

Потом наконец они все уходят. Я залезаю в ванну и тут начинает звонить телефон. Долго звонит, минут сорок. Вылезаю, иду мокрый поднимать трубку: «Алло, – говорят, – извините, мы у вас уже были. А скажите, мусоропровод у вас есть?»

Ненавижу.

В общем, яду мне. Поллитра, думаю, будет как раз.

С восьми до девяти они приходили по пять человек и по шесть. В одиночестве приходила только старушка в тапочках. Ей ВСЁ понравилось. «Чудесно, чудесно! – вскрикивала старушка. – Ах! Неужели голуби!» Ушла счастливая, сказала, что берёт. Вот скажите мне, откуда у старушки в тапочках сорок пять тысяч долларов, а?

Я не знаю, может быть, и есть где-нибудь такой Святой человек, который желает этому человечеству добра, вполне может быть, что есть. Если бы я встретил такого человека, я бы обязательно пожал ему руку.

Переезд

Проснулся ровно в пять часов утра от того, что нестерпимо пиздели соловьи. Посмотрел на незнакомый потолок и на чужую чью-то лампочку посередине этого потолка. Хотел было заплакать от безнадежности, но потом вспомнил, что я теперь тут живу и теперь это мой потолок и моя лампочка. Ещё думал про то, что совершенно не помню обстоятельств, при которых заснул накануне и не уверен, что не сделал за это время ничего постыдного, но обнаружил зато на столе трогательную рюмочку с водкой и полстакана апельсинового сока. Благодарно всё это выпил и опять заснул.

Опять проснулся? Смотрел на подаренный накануне фикус и думал про то, что мне с ним теперь жить. Поливать его и протирать ему от пыли листья и вообще заботиться о нём, пока он не умрёт. Хотя фикусы, кажется, живут вечно и, возможно, это он будет обо мне заботиться, когда я умру.