Руслан Скрынников - Ермак

Ермак и его атаманы имели большой военный опыт и понимали, что им не удержать Сибирь, если не получат они помощи — людей, запасы хлеба, свинца и пороха — из России.

Ермак и его сверстники принадлежали к тому поколению русских людей, которые основали свои поселения в глубине «дикого поля» и вынуждены были вести изнурительную, повседневную борьбу с кочевыми ордами. Они никогда не порывали связей с покинутой ими родной землей. Многолетний опыт подсказывал казакам, что только поддержка и опора государства может дать им силы и средства, чтобы выстоять в неравной борьбе.

Обращение в Москву за подмогой было для казаков вполне естественным шагом. Разбойный набег кончился. Ермак возвращался на государеву службу. Подобное решение далось без большого труда тем соратникам Ермака, которые служили в русских полках долгие годы. В ином положении оказались Иван Кольцо и его товарищи, поставленные царским указом вне закона. Обращение к Ивану IV круто перевернуло всю их жизнь.

В казачьих станицах искал прибежище всякого рода беглый люд: порвавшие со своими господами холопы и крестьяне, бывшие городские жители, стрельцы, разорившиеся мелкие помещики и другие служилые люди. Умонастроения всех этих обездоленных людей имели одну характерную особенность. Они винили во всех своих бедах своих притеснителей, лихих бояр и приказных, но не православного царябатюшку, стоявшего на недоступной взору высоте. Эти настроения не покидали народ ни в пору успехов, ни в пору бедствий, обрушившихся на страну в конце Ливонской войны.

Царь Иван IV пролил немало крови своих подданных. Он навлек на свою голову проклятия знати. Но ни казни, ни поражения не могли уничтожить популярность, приобретенную им в годы «Казанского взятия». В фольклоре Иван IV остался грозным, но справедливым государем. Не надо забывать, что Иван IV был последним царем, при котором масса народа — феодально-зависимые крестьяне — не утратила право выхода в Юрьев день и не превратилась в крепостных.

Решение ермаковцев обратиться в Москву свидетельствовало о популярности Ивана IV как среди служилых, так и в известной мере среди «воровских» казаков. Некоторые из объявленных вне закона атаманов рассчитывали покрыть «сибирской войной» свои прошлые «грехи».

Надо помнить также, что «воровские» казаки разделились уже на Яике. Самые непримиримые из них не желали служить ни царю, ни богатому купцу. Вместе со своим атаманом Богданом Барбошей они отказались идти за Ермаком. Иван Кольцо и его сотоварищи, раз подчинившись Ермаку, не выходили из подчинения товариществу на протяжении всей экспедиции.

Под какими знаменами пришли ермаковцы в Сибирь? Ответ на этот вопрос могут дать старые описи Оружейной палаты в Москве. В них упомянуто несколько знамен Ермака. Ветхие полотнища сохранились до наших дней, но, кажется, все они, за единственным исключением, сшиты были уже в XVII веке. Лишь одно, самое древнее, по всей видимости, проделало с отрядом Ермака долгий путь с берегов Яика до самого Иртыша. Знамя было синим с широкой кумачовой каймой. Кумач расшит затейливым узором, по углам знамени — розетки наподобие цветов. В самом же центре вшиты на синем поле две фигуры из белой холстины, расцвеченной чернилами. Эти фигуры — «инрог» и лев, стоящие на задних лапах друг против друга. Царь зверей лев воплощал в себе идею могущества. Мифическое существо «инрог» изображали в виде лошади с длинным и острым рогом на лбу. То был символ благоразумия, чистоты и строгости. Как видно, в Сибири казаки Ермака сражались под тем же знаменем, что и на западных границах в грозный час вторжения полчищ Батория. Казачье знамя было много беднее воеводских. Но символы оставались теми же. Они говорили о мощи Российского государства.

КУНГУРСКИЕ «СКАЗЫ»

Анализируя «Историю» Семена Ремезова, исследователи заметили, что в ней имеются вклеенные листы, по своему содержанию и иллюстрациям отличные от основного текста. Листы имели особый заголовок «Летопись Сибирская краткая Кунгурская». Ученые кстати вспомнили, что в 1703 году тобольский картограф вместе с сыном ездил в Кунгур и составил чертеж этого города. Возникло предположение: не в Кунгуре ли был найден краткий Кунгурский летописец, переписанный затем рукою Ремезова и включенный им в «Историю»?

Статьи из Кунгурского летописца поражали обилием реалистических картин, относящихся к истории экспедиции Ермака. Литературоведы решили, что перед ними устные казацкие летописи, запечатлевшие в себе рассказы участников похода и сохранившиеся в устном народном творчестве.

Предположение, будто казаки из окружения Ермака вели свою казацкую летопись, шатко. Ближайшее рассмотрение Краткой летописи наводит на мысль, что Ремезов не просто скопировал найденный им в Кунгуре памятник, а в определенной мере переписал его заново. В 1697 году тобольский картограф составил Чертежную книгу. Помеченные в ней наименования многих городищ, урочищ, речек и озер находят полную аналогию в Кунгурском летописце. Может быть, Ремезов сначала записал все эти названия при картографировании местности, а несколько лет спустя нашел те же пункты в найденной им летописи? Такое совпадение едва ли возможно. Столь же невероятно, чтобы Ремезов мог составить свои карты на основе летописца, поскольку летописец был найден после составления Чертежной книги. Остается предположить, что знаменитый сибирский картограф включил хорошо известные ему названия в летопись, которую сам же он именовал Краткой.

Ремезов принадлежал к тому поколению русских людей, которые родились и состарились в XVII веке. Но даже в старости он сохранил ясную голову и удивительную восприимчивость к новому. Петровские преобразования ворвались в жизнь Тобольска подобно урагану, и Ремезов оказался среди тех, кто был увлечен потоком времени.

Прежде Ремезов тщательно собирал притчи о подвигах казаков, их постах и молитвах, чудесах святых. Кунгурская летопись явилась чисто светским по характеру сочинением. В нем начисто отсутствовали какие бы то ни было житийные мотивы. Удивительное дело, вместе с чудесами из писания Ремезова исчезли «точные» сведения насчет численности отряда Ермака, даты прибытия его в разные пункты и пр. Во всяком случае, таких данных осталось очень немного. Житийное изложение уступило место зарисовкам из жизни, поражающим своим правдоподобием.

Находка кунгурских источников послужила лишь внешним поводом к переработке «Истории». Важнее было то, что изменился сам подход Ремезова к историческому материалу. Перемена сказалась даже во внешнем оформлении труда Ремезова. Если иллюстрации к основному тексту напоминают тщательно обработанные миниатюры в традиционном условно-иконописном духе, то рисунки кунгурских листов — это небрежные наброски, которые, однако, отличаются живостью и реализмом. При работе над Кунгурским летописцем Ремезов широко использовал записи фольклора, географические и этнографические материалы, собранные им в конце жизни при картографировании Сибири.