И. Иванов - Уильям Шекспир. Его жизнь и литературная деятельность

Да, поэт сознавал, что все возможное и великое он совершил, и, может быть, в Эпилоге к Буре, в этой сердечной речи мудрого Просперо, звучат отголоски личного настроения гениального творца стольких чудес поэзии и мысли:

Исчезли все мои очарованья,Мало сил осталось у меня:Хоть и мое те силы достоянье,Но знаю я, – немного в них огня…

Немного – для Шекспира и на шекспировскую меру! Но сознание исполненного жизненного назначения одинаково радостно должно было освещать мирным «вечерним светом» последние дни и героя, и самого поэта.

Перед нами опять темное предание и об этих днях. 10 февраля Шекспир выдавал замуж свою вторую дочь, а всего десять недель спустя, 23 апреля, последовала его смерть.[6] Предание, по-видимому, связывает эти события, и неожиданно скорую кончину поэта приписывают попойке в компании с товарищами-писателями – Дрейтоном и Беном Джонсоном. Приятели могли прибыть в Стратфорд на свадьбу Джудит, и, естественно, Шекспир счел долгом угостить их на славу. При подобных встречах со старинными друзьями многое вспоминается, многое давно заглохшее и замолчавшее вновь оживает. А ведь Шекспир в беседе – sufflaminandus erat, по выражению того же Джонсона, речь его лилась неудержимо, и огонь остроумия слепил и смущал тяжеловесных господ вроде ученого соревнователя нашего поэта… Разве когда-либо могла угаснуть эта способность воспламеняться и разве она не должна была проснуться невольно на семейном пиршестве, в кругу друзей, свидетелей стольких невзгод и, наконец, победы и славы?..

И предание, может быть, право. Поэт мог увлечься пиром. Но не вино свело его в могилу: для этого промежуток от свадьбы до смерти все-таки слишком велик. В Стратфорде весьма легко было умереть и без экстренных излишеств. В городке беспрестанно свирепствовали эпидемии, и мы видели, что Шекспир только чудом уцелел в детстве от моровой язвы. Более ста лет спустя по смерти поэта Гаррик изображал Стратфорд, по части опрятности и гигиены, в самых безнадежных красках. Лихорадки никогда окончательно не покидали обывателей, и Шекспир, конечно, не пользовался привилегией…

Вполне ли убедительны подобные соображения или нет, мы предоставляем рассудить самому читателю. Во всяком случае их следует принять во внимание: сами по себе они безусловно достоверны, а подлинные обстоятельства смерти поэта исторически неизвестны. Завещание было составлено еще до болезни.

Завещание Шекспира.

Три подписи на трех листах, сделанные позже рукой больного, две ранние на деловых документах и одна может быть также подлинная, на томе сочинений Монтеня – единственные автографы Шекспира.

25 апреля тело Шекспира было погребено под алтарем стратфордской церкви.

Церковь Св. Троицы (Holy Trinity).

Надпись на могильной плите Шекспира.

Добрый друг, ради Христа избегай

Тревожить прах, заключенный здесь.

Благословен будет тот, кто щадит эти камни.

И да будет проклят тот, кто потревожит кости мои

Плита над могилой Шекспира и бюст в алтаре Стратфордской церкви св. Троицы

Запись о смерти Шекспира в метрической книге Стратфордской церкви св. Троицы.

Такая честь оказывалась местному богачу и джентльмену, – в надгробной надписи ничего не говорилось о Шекспире-поэте; она только настаивала на неприкосновенности праха и проклинала того, кто потревожит кости мертвеца. Какое впечатление произвела кончина поэта за пределами Стратфорда, трудно сказать: современная литература не оставила никаких данных на этот счет, за исключением разве сонета, приложенного впоследствии к первому изданию сочинений Шекспира в 1623 году. Сонет подписан именем Гуго Голлэнда; по содержанию его можно судить, что он сочинен вскоре после смерти поэта.

Неизвестно, когда, но до появления в печати произведений Шекспира семья воздвигла ему памятник с бюстом недалеко от могилы; здесь впервые надписи, латинская и английская, засвидетельствовали гений и славу поэта, – и английские стихи, может быть, написаны Джонсоном. Позже для издания 1623 года Джонсон сочинил большое хвалебное стихотворение в честь Шекспира. На этот раз ученый соревнователь автора Лира указывал вполне основательно на естественную мощь его таланта, на его искусство, на его облагораживающее и просветительное влияние, именовал «звездой поэтов», сетовал о судьбе сцены, покинутой Шекспиром, и предсказывал ему бессмертие… Но в 1623 году и в устах ученого поэта эти речи являлись скорее обычной формальностью для нового издания, своего рода юбилейным красноречием. Здесь же публика читала два предисловия издателей: в одном они, пожалуй, не уступали Джонсону, именовали Шекспира «счастливым подражателем природы и ее изящнейшим выразителем»; но в другом – в посвящении издания двум графам, бывшим покровителям Шекспира – шла совершенно иная речь. Мы знаем, с каким достоинством сам поэт говорил со знатными любителями литературы; издатели не последовали его благородному примеру, ограничившись крайне унизительным набором льстивых слов, назвав издаваемые ими сочинения «безделками» (trifles) сравнительно с высокой благосклонностью лордов…

Это посвящение, недостойное имени поэта, важно в одном отношении: оно безусловно доказывает тождественность гениального автора драм и скромного труженика, нуждавшегося в сильном покровительстве. Издатели называют Шекспира по отношению к графам «ваш слуга» (your servant),– сам Шекспир уклонился от этого выражения в своих посвящениях; но тем красноречивее издательская «скромность»! Она ярко оттеняет любопытнейшую черту в личности Шекспира, которой одной достаточно против всяких покушений на его поэтическое имя. Так боязливо, даже приниженно, впервые появлялись в свет гениальные памятники человеческого творчества; автор – «слуга», его произведения – «безделки»…

И долго еще предстояло ему, «звезде поэтов», бороться с разными враждебными стихиями: искусственностью в поэзии, педантизмом в критике, мелочностью и невежеством в философии и науке. Он – воплощенная сила природы, правды, мысли и жизни – противостоял всему фальшивому, модному, рабскому и немощному. Но с течением времени призраки уступали путь свободному, естественному и неисчерпаемо-содержательному творчеству. И поэт сам, еще в молодости, предсказал судьбу своего гения; это предсказание было бы лучшей надписью на его памятнике: