Мизиа Серт - Пожирательница гениев

Едва вышла на улицу, как крики продавцов газет привлекли мое внимание. Я купила какую-то газету и на первой странице увидела огромными жирными буквами: «Всеобщий мораторий. Все выплаты прекращены. Все счета в банках блокированы до нового распоряжения». Любовно прижимая к груди сумку со всем моим состоянием, я еле сдержалась, чтобы не пуститься в пляс.

2 августа 1914 года[239] на Больших бульварах среди неистовствующей в экстазе толпы я вдруг оказалась сидящей на белой лошади вместе с кавалеристом в парадной форме, которому надела на шею венок из цветов. Общее возбуждение было так велико, что ни на мгновение я не увидела в этом ничего странного. Ни кавалерист, ни лошадь, ни окружающая толпа тоже не удивились. Во всем Париже можно было увидеть подобное зрелище. На каждом углу продавались цветы — охапками, в букетах, в венках. Через мгновение они уже были на кепи солдат, на их штыках или у них за ушами. Незнакомые люди обнимались, целовались, плакали, смеялись, толкались, умилялись, наступали на ноги, душили друг друга, пели и никогда еще не чувствовали себя более отважными, благородными, готовыми на жертвы, в конце концов, более счастливыми. Не было и речи, чтобы кто-нибудь из годных к военной службе мужчин не пошел добровольцем в армию. Все мои слуги не дождались призыва. Я была счастлива, что так удачно уступила свою квартиру на набережной Вольтера и переехала с Сертом в отель «Мёрис», где у нас на верхнем этаже были прелестные апартаменты с террасой. Отель «Мёрис» не замедлил стать настоящим политическим центром. Аристид Бриан[240], Клемансо, его соратник Мандель[241], Филипп Вертело, Паме (тогдашний министр внутренних дел) регулярно завтракали у нас и приносили самые последние новости. Алекси Леже[242], начинавший свою блестящую карьеру, привел к нам английского военного атташе, которого он должен был посвятить в «парижские тайны». Ролан Гаррос[243], ас авиации, заставляющий сегодня вспоминать об эпохе мушкетеров, добавил свою каплю немыслимого энтузиазма в этот политико-военный коктейль.

Правительство, главной заботой которого было не допускать паники в столице, контролировало работу Красного Креста. Я добилась от генерала Галльени[244] разрешения сформировать колонну санитарных машин для оказания первой помощи и предприняла настоящий набег на парижские отели, владельцами которых были немцы. Операция оказалась исключительно плодотворной — мне удалось достать для Красного Креста огромное количество белья и немало денег[245]. Председатель Красного Креста мадам д’Оссонвилль, несколько удивленная моей активностью, отнеслась к ней с некоторым недоверием: у меня иностранная фамилия, родилась в Санкт-Петербурге, по происхождению полька, к тому же живу с испанцем. Когда моя подруга Жаклин де Пурталес была делегирована в Бельгию, мадам д’Оссонвилль энергично противодействовала тому, чтобы я ее сопровождала!

У меня появилась идея: чтобы увеличить число санитарных машин, попросить у владельцев Домов моды, которые из-за войны бездействовали, их машины для доставки заказов.

Мне удалось также приобрести четырнадцать экипажей, которые каретник взялся переоборудовать под санитарные машины. Разочарование наступило, когда надо было набрать добровольцев. Я думала, что весь Париж захочет мне помочь. Ничуть не бывало. В конце концов в мой отряд вошли Серт, Жан Кокто, Поль Ириб[246], Франсуа де Грис, Готье-Виньаль, мадам Рюмилли, сестра милосердия по профессии, и наш дорогой каретник. Все вместе мы составили довольно странную компанию…

Мой большой мерседес шел во главе эшелона. За рулем сидел Ириб в нелепом, похожем на костюм водолаза одеянии. Рядом с ним — Жан Кокто, переряженный Пуаре[247] в санитара-добровольца. Мы с Сертом сидели на заднем сиденье. Он в светло-серых бриджах, с большим фотоаппаратом. Серт упорно хотел воспользоваться им на передовой, рискуя всех нас подвергнуть расстрелу. По правде говоря, наша группа выглядела настолько странно, что в эти первые месяцы войны, когда буквально безумствовала шпиономания, нас могли арестовать. Чтобы этого не произошло, наша помощь должна была быть действительно эффективной.

Первая экспедиция привела нас в Л’Э-ле-Роз. Там нас ожидало такое душераздирающее и ужасающее зрелище, что я разрыдалась. Вдалеке я увидела группу негров в страшном состоянии. Ближе находились раненые пленные немцы. Их лица кишели мухами, прилипшими к еще необработанным ранам. Дорога в Варед была усыпана трупами лошадей, тем, что осталось от людей и животных, взрывом брошенных в воздух и повисших на ветвях деревьев…

После этого нас вызвали в Реймс, куда мы приехали как раз во время первой бомбардировки. Тем временем произошел знаменитый эпизод с такси на Марне. Как-то, завтракая у меня с Сертом и Гёзи[248], генерал Галльени рассказал о грозившей огромной опасности, если не удастся немедленно отправить новые войсковые части на Марну. Не было больше ни поездов, ни грузовиков. «Почему не парижские такси?» — спросил один из нас. Спустя три дня по дороге в Реймс мы пересеклись в Мо с торжественным бесконечным шествием маленьких красных такси, набитых солдатами, которые спровоцировали неприятеля на решающее сражение. В Реймсе мы были оглушены безумным грохотом бомбардировки — первой, какую нам довелось узнать. При виде множества раненых сердце мое сжалось от мысли, что мы можем взять только немногих из этих несчастных, лежащих на соломе.

Наша задача чрезвычайно усложнялась решительным распоряжением вернуться в Париж только ночью: чтобы вид раненых не оказал тяжкого впечатления на население столицы. Мне эта забота казалась чрезмерной при настоящем положении вещей. Но военные приказы не обсуждаются.

Я получала инструкции от главы санитарной службы генерала Феврие и ему должна была давать отчеты о наших экспедициях. Вернувшись из Реймса, я готовилась с гордостью сообщить, что мы все целы и невредимы. Можно представить мое удивление, когда перед завтраком, на котором должны были собраться все члены нашей команды, пришел Жан Кокто, сильно хромая и на костылях! Я же видела, как в Реймсе он вышел из подвала, покрытый пылью и мусором, слегка постанывая, но вполне здоровый. Жалобным голосом он сказал, что очень страдает от травмы в бедре, полученной во время взрыва. Эффект, который я намеревалась произвести у генерала, сорвался! Что касается Серта, он был в ярости и подозревал, что Жан притворяется, чтобы привлечь к себе внимание (надо сказать, что тот был почти ребенком и любил паясничать).