Алексей Карпов - Андрей Боголюбский

Разгневанный неудачей, Изяслав Давыдович принялся разорять земли Святослава Ольговича, которого посчитал главным виновником своих бед. Объектом его притязаний стали «Вятичские города», то есть обширная лесная область на востоке Северской земли, примыкавшая к владениям суздальских князей. Её-то он и занял, хотя обладание Вятичской землёй отнюдь не соответствовало его амбициям и воспринималось им как досадное и явно оскорбительное недоразумение. На время одним из его городов сделался также малозначительный Вырь (Вырев) в Посемье (области по реке Сейм), где он оставил свою супругу под защитой всё того же Берладника. Но жить здесь, на разорённой половцами окраине Черниговской земли, было тяжело: впоследствии Изяслав Давыдович выразится в том духе, что «лепше» ему принять смерть, нежели «у Выри… голодом мерети», то есть умирать голодною смертью. Что же касается суздальского князя Андрея Юрьевича, то он пока что в события не вмешивался и своего отношения к происходящему не выказывал, хотя военные действия приблизились к границам его княжества.

12 декабря 1158 года Мстислав Изяславич со своими союзниками занял Киев. Всё добро Давыдовича и его людей — «товара много… золота и серебра, и челяди, и кони, и скота, и всё» — Мстислав забрал себе и отправил во Владимир-Волынский. Но сам княжить в Киеве он не собирался, поскольку права на этот город по праву старейшинства принадлежали его дяде, князю Ростиславу Мстиславичу Смоленскому. Ростислав согласился занять киевский стол, однако выставил непременное условие: Киев и киевскую митрополичью кафедру должен был покинуть Климент Смолятич, приведённый Мстиславом с Волыни. Мстислав, в свою очередь, не соглашался видеть на митрополии грека Константина («зане клял ми отца»). В результате долгих и трудных переговоров князья целовали крест на том, что ни одного из претендентов на кафедру в Киев не впускать, но «иного митрополита привести им ис Царягорода». 12 апреля 1159 года, в самый день Пасхи, князь Ростислав Мстиславич вступил наконец на киевский стол. Киевляне встречали его с ликованием — как внука любимого ими Мономаха, сына Мстислава Великого и брата Изяслава Мстиславича. Казалось, с его вокняжением безвременью и смуте будет положен конец.

Но не тут-то было. Изяслав Давыдович не смирился ни с потерей Киева, ни с утратой «отчего» Чернигова, который он передал Святославу Ольговичу в короткий период своего киевского княжения. Летом или осенью того же 1159 года он вновь собрал у себя множество половцев и «с всею силою половецкою» двинулся на двоюродного брата. Но и Святослав Ольгович уступать не собирался. Он заключил военный союз с Ростиславом Киевским и заручился его поддержкой. Чернигов обороняли дружины не только самого Святослава Ольговича, но и его племянника Святослава Всеволодовича и князя Рюрика Ростиславича, сына Ростислава Мстиславича. Примечательно, что Ростислав, не доверяя Ольговичу, посчитал нужным удержать в Киеве в качестве заложника его сына Всеволода.

Сражение за Чернигов получилось ожесточённым. Враждующие рати разделяла река Десна: «…бьяхуся с ними о реку… крепко: они на коних, а ини в насадех (речных судах. — А. К.) ездяче, и не пустиша е (их. — А. К.) черес реку». Между тем половцы Изяслава Давыдовича опустошали черниговские волости: «…и стоявше, велику пакость створиша, сёла пожгоша, люди повоеваша». Ольговичи запросили у Ростислава Мстиславича подмогу, и тот откликнулся на их просьбу. Узнав об этом, Изяслав отступил; за ним была снаряжена погоня, однако настигнуть его Ольговичам не удалось. Святослав велел распустить войско. Давыдович же по-прежнему пребывал в готовности к войне. В Чернигове у него имелись осведомители; от них-то князю и стало известно о том, что войска из Чернигова выведены, а главное — что Святослав Ольгович серьёзно занемог. Воспользовавшись этим, Изяслав «вборзе, сгадав с дружиною, пойма ротники своя», то есть тех же половцев, и «изъездом» устремился к Чернигову. Но и на этот раз расчёт его оказался неверным. Превозмогая болезнь, Святослав собрал войско; вернулись к нему и союзники, не успевшие далеко отойти от города. Берендеи и «молодшая» (то есть младшая) дружина неожиданно ударили по половцам и нанесли им серьёзный урон: «много их избиша, а другыя руками изоимаша (то есть взяли в плен. — А. К.) и люди отполониша своя, иже бяху половци поймали». Половцы бежали прочь. Вслед за ними пришлось отступить и Изяславу. «Убоявся», он переправился обратно за Десну и, преследуемый противными ему князьями, ушёл в Вятичскую землю, а затем ещё дальше — к Вщижу, городу на Десне, километрах в сорока выше Брянска по течению реки, где сидел на княжении его племянник Святослав Владимирович (тот самый «пасынок» Башкорда). Половцы, всегда готовые поживиться за счёт бесконечных княжеских раздоров, по-прежнему стекались к нему на зов. В начале зимы, мстя Ростиславу, Изяслав принялся разорять смоленские пределы: «и тамо много зла створиша половци», захватив в полон более тысячи христианских душ, а ещё больше перебив. Но всё это не могло оказать решающего воздействия на ход войны. Тем более что Святослав Ольгович — опять же при поддержке киевского князя Ростислава Мстиславича и других союзных ему князей — выступил к Вщижу, ставшему главным оплотом Давыдовичей в Подесненье.

Тогда-то в поисках союзника Изяслав и обратил свои взоры в сторону князя Андрея Юрьевича Боголюбского — едва ли не единственного из русских князей, кто оставался в стороне от конфликта и в то же время обладал достаточной силой для того, чтобы оказать Давыдовичам существенную поддержку. Старая вражда с Суздальским княжеским домом была забыта; напротив, теперь Изяслав должен был вспомнить о союзе, некогда заключённом им с отцом Андрея Юрием Долгоруким и скреплённом браком его дочери с Глебом Переяславским. Прямо из смоленского похода — благо расстояние позволяло — он заслал к Андрею новых сватов, «испрашивая» у него дочь в жёны своему племяннику Святославу Владимировичу, а заодно «испрашивая» и «помочь», то есть войско для защиты того же Святослава, уже осаждённого князьями во Вщиже. И Андрей, который внимательно следил за всем происходящим в Южной Руси, согласился на обе просьбы Изяслава Давидовича[35]. Тогда же, зимой, он отправил к Давидовичу своего сына, юного Изяслава, «со всим полком своим», а также «муромскую помощь», то есть полки своего союзника муромского князя Владимира Святославича.

Что стояло за этим решением Андрея Боголюбского? Насколько точно просчитал он все варианты развития событий, все возможные последствия своего вмешательства в конфликт южнорусских князей? Что мог дать ему союз с Изяславом Давидовичем — давним противником его отца? Ведь враг Изяслава, князь Святослав Ольгович, находился в свойстве с Андреем Боголюбским, чья сестра была замужем за его сыном Олегом. В прежних войнах Святослав Ольгович проявил себя как наиболее последовательный и стойкий союзник Юрия Долгорукого; Изяслав же, напротив, был известен неумением держать слово, соблюдать крестное целование. Почему же Андрей всё-таки поддержал его? Ответов на эти вопросы у нас нет. Но рассуждая о причинах, по которым Андрей пошёл на союз с Давидовичем, можно, пожалуй, вспомнить о том, что в прежних войнах Андрей показал себя решительным противником кровопролития и войны вообще. («Се коль добро, еже жити братие вкупе!» — говорил он когда-то отцу словами библейского псалма.) Готовность к миру он подтверждал и делами, всегда выступая за мирное решение междукняжеских споров. Так, может быть, и теперь его вмешательство в конфликт отнюдь не означало его действительной готовности к войне, к пролитию крови? Может быть, он вмешивался в конфликт для того, чтобы погасить, уладить его? Но даже если так, у нас нет сомнений и в том, что он стремился обозначить свои собственные политические интересы, добиться для себя каких-то ощутимых политических выгод, упрочить своё положение среди других русских князей. И момент, который он выбрал для этого, показался ему наиболее удачным. Не случайно и то, что его юный сын — пусть и номинально — встал во главе похода. Андрей, несомненно, хотел, чтобы тот не только набрался военного опыта, но и, что называется, проявил себя — причём участием не во внутренних суздальских, а в общерусских делах. Сам он, Андрей, слишком поздно стал заметной фигурой на общерусском фоне, слишком поздно отец начал поручать ему какие-то важные дела. Очевидно, Андрей не хотел повторять ошибки отца применительно к собственному сыну.