Вальтер Беньямин - Московский дневник

26 января.

В этот день стояла прекрасная теплая погода. Москва снова стала мне много ближе. Как и в первые дни после приезда, мне хочется изучать русский язык. Из-за тепла и от того, что солнце не слепит, я могу спокойно наблюдать уличную жизнь, и каждый день для меня – двойной и даже тройной подарок: потому что он так хорош, потому что теперь Ася чаще близка мне и потому что я сам себе подарил его, продлив свое пребывание в Москве сверх запланированного срока. И я вижу много нового. Прежде всего это уличные продавцы: человек, с плеча у которого свисает связка детских пистолетов, стреляет время от времени, взяв в руку один из них, так что эхо разносится по всей морозной улице. А еще множество продавцов корзин, самого разного рода, пестрые, немного похожие на те, что продаются на Капри, большие корзины с двумя ручками, со строгим квадратным узором, с четырьмя цветными значками посреди квадратов. Видел я и человека с большой дорожной корзиной, в плетении которой выделялись окрашенные в зеленый и красный цвета ветви; но это был не торговец. – В это утро я безуспешно пытался зарегистрировать на таможне свой чемодан. Поскольку паспорта у меня с собой не было (я сдал его для получения выездной визы), чемодан приняли, но оформлять его не стали. Вообще же в первой половине дня я ничего сделать не успел, пообедал в маленьком подвальном ресторанчике и пошел после этого к Райху, Ася попросила отнести ему яблок. Асю я в этот день не видел, но два раза, после обеда и вечером, долго говорил с ней по телефону. Вечером писал ответ на статью Шмитца о «Потемкине»137.

27 января.

Я все ношу пальто Бассехеса. – Это был важный день. С утра я еще раз был в Музее игрушки, и вполне может быть, что фотографии мне удастся получить. Я увидел вещи, хранящиеся в кабинете Бартрама. Замечательна настенная карта, длинный узкий прямоугольник, на которой в виде ряда рек, вьющихся разноцветными лентами, аллегорически представлена история. Вдоль по течению расположены даты и имена в хронологическом порядке. Карта была сделана в начале девятнадцатого века, я бы дал ей на полтора столетия больше. Рядом – очень интересная игрушка: заключенное в стеклянный ящик рельефное изображение местности. Механизм был разбит, выломаны и часы, при бое которых приходили в движение ветряные мельницы, колодезные журавли, ставни и люди. Справа и слева висели, тоже под стеклом, похожие рельефные композиции, пожар Трои и Моисей, исторгающий воду из скалы. Но они были неподвижные. А еще детские книги, коллекция игральных карт и многое другое. Музей в этот день (вторник) был закрыт, и я попал к Бартраму через двор. Рядом я увидел невероятно красивую старую церковь. Стили колоколен отличаются здесь удивительным разнообразием. Я полагаю, что узкие, изящные, напоминающие по форме обелиск относятся к восемнадцатому веку. Эти церкви стоят во дворах, совсем как деревенские церкви среди почти не освоенного в архитектурном отношении ландшафта. Сразу после этого я пошел домой, чтобы избавиться от здоровенной картины – редкой, но поврежденной и, к сожалению, наклеенной на картон гравюры, которую Бартрам подарил мне (в его Коллекции было два экземпляра). Потом к Райху. Там встречались Ася и Маня, которые как раз пришли (мое знакомство с очаровательной Дашей, украинской еврейкой, которая в эти дни готовит Райху, состоялось лишь в следующий раз). Я угодил в напряженную атмосферу, и, чтобы она не разрядилась на меня, пришлось приложить немало усилий. Поводы были незначительны, так что не стоит и вспоминать. Так что скандал тут же разразился между Райхом и Асей, когда Ася принялась стелить ему постель, раздраженная и недовольно ворчащая. Наконец мы ушли. Ася была поглощена своими усилиями, направленными на то, чтобы получить постоянную работу, и об этом она говорила по пути. Вообще-то вместе мы прошли только до следующей остановки трамвая. Я надеялся увидеть ее вечером, но сначала она должна была позвонить и выяснить, не придется ли ей идти к Кнорину. Я уже приучил себя ожидать от таких ситуаций как можно меньше. И когда она вечером позвонила и сказала, что визит к Кнорину она отложила из-за слишком сильной усталости, но тут позвонила портниха и сообщила, что Асе надо срочно забрать платье, потому что на другой день в квартире не будет никого – портниха ложится в больницу, – то я уже расстался с надеждой увидеть ее в этот вечер. Но вышло иначе: Ася попросила встретиться с ней у дома портнихи и пообещала после этого пойти со мной куда-нибудь. Мы подумали об одном из арбатских заведений. Мы почти одновременно оказались у дома портнихи, расположенного рядом с Театром революции. Мне пришлось ждать ее перед домом час – и под конец я был уверен, что упустил Асю в тот момент, когда совсем ненадолго отлучился, чтобы заглянуть во двор дома, а этих дворов оказалось не менее трех. Я уже десять минут твердил про себя, что мое ожидание лишено всякого смысла, когда она наконец все же появилась. До Арбата мы поехали.

Макс Альперт. Товарищ Фрунзе. 1925 г.

И там после короткого колебания мы направились в «Прагу». Мы поднялись по широкой изогнутой лестнице на второй этаж и попали в очень светлый зал со множеством столов, по большей части свободных. Справа поднималась эстрада, с которой с большими паузами доносилась оркестровая музыка, голос конферансье или пение украинского хора. Мы сразу же поменяли место, Асе дуло от окна. Она стеснялась, потому что пришла в такой «шикарный» ресторан в разбитых туфлях. У портнихи она надела новое платье, сшитое из старой черной, уже побитой молью ткани. Оно ей очень шло, в общем оно было похоже на синее. Поначалу мы говорили об Астахове. Ася заказала шашлык, а я пиво. Так мы сидели друг против друга, думали о моем отъезде, говорили об этом же и смотрели друг на друга.

И тут Ася сказала мне, должно быть впервые так прямо, что одно время она очень хотела выйти за меня замуж. И если этого не случилось, то, как ей кажется, прошляпил эту возможность именно я, а не она. (Может быть, она и не сказала это резкое слово «прошляпил»;уже не помню.) Я сказал, что желание выйти за меня замуж не обошлось без ее демонов. – Да, конечно, ответила она, она думала, как невероятно смешно было бы, если бы она явилась к моим знакомым в качестве моей жены. Но теперь, после болезни, ее демоны исчезли. Она стала совершенно пассивной. Но теперь ничего у нас не выйдет. Я: но я все равно с тобой, и я приеду даже во Владивосток, если ты там окажешься. – Ты собираешься и там, у красного генерала, выступать в роли друга дома? Если он будет так же глуп, как Райх, и не вышвырнет тебя. Я ничего не имею против. А если он тебя вышвырнет, то я тоже не против. – И еще она сказала: «Я к тебе уже очень привыкла». Я же сказал под конец: «Когда я только приехал, я сказал тебе в первые дни, что готов сразу же на тебе жениться. Но я все же не знаю, решился ли бы я на это. Я думаю, я бы этого не выдержал». И тогда она сказала совершенно замечательную вещь: «Почему нет? Я верная собака. У меня такие варварские привычки, если я живу с мужчиной, – это неправильно, но я не могу иначе. Если бы ты был со мной, то ты был бы свободен от страха и печали, которые тебя часто мучают». Так мы говорили о многом. Собираюсь ли я и дальше смотреть на луну и думать об Асе. Я сказал: надеюсь, что в следующий раз будет лучше. «Что ты тогда снова сутками сможешь лежать на мне?» Я ответил, что об этом сейчас как раз не думал, а думал о том, чтобы быть рядом с ней, говорить с ней. Если буду с ней рядом, тогда снова придет и это другое желание. «Очень приятно», – сказала она. Этот разговор очень волновал меня весь следующий день, да и всю ночь. Но мое стремление уехать было все же сильнее влечения к ней, хотя, возможно, только из-за множества препятствий, с которыми оно сталкивалось. Жизнь в России для меня слишком тяжела, если я буду в партии, а если нет, то почти бесперспективна, но вряд ли легче. Ее же слишком многое связывает с Россией. Правда, есть еще ее стремление в Европу, связанное, видимо, с тем, что ее может привлекать во мне. А жить с ней в Европе – это могло бы быть для меня, если бы удалось ее к этому склонить, самым важным, первостепенным делом. В России – не думаю. Мы проехали в санях до ее квартиры, тесно прижавшись друг к другу. Было темно.