Александра Давид-Неэль - Путешествие парижанки в Лхасу

Вследствие этого я находилась в страшном нервном напряжении, которое, к счастью, ослабевало в те дни, когда я наслаждалась привольной жизнью, проходя через обширные, почти безлюдные районы.

Особенно меня радовало то, что в этих пустынных краях мне не надо было есть похлебку, которой то и дело угощали нас в своих домах щедрые бедняки; ее следовало поглощать с улыбкой во избежание опасных пересудов. Лишь один раз я вышла из образа голодной нищенки, для которой всякая еда сгодится, но в тот день…

На закате мы вошли в небольшое селение, расположенное неподалеку от округа Дайшин. Стояли холода, а в этой голой местности невозможно было найти укрытие. В нескольких домах нам отказали в ночлеге, но одна женщина открыла нам хлипкую дверь своего весьма убогого жилища. Мы входим; в лачуге горит огонь, и в такой мороз это уже можно считать комфортом. Вскоре возвращается муж бедной крестьянки с нищенской сумой, на дне которой лежат несколько горстей тсампа, нечего надеяться, что эти люди, которые сами не могут наесться вволю, накормят нас ужином. В качестве предисловия Йонгден принимается превозносить щедрость некоего воображаемого начальника, который пожаловал ему рупию, а затем заявляет, что купит мяса, если его здесь продают.

— Я знаю одно место… — немедленно отзывается наш хозяин, чувствуя, что можно поживиться.

Из своего угла я настоятельно прошу их обратить внимание на качество товара. Тибетцы не брезгуют мясом животных, умерших от болезни. Я могла бы объяснить причины данной традиции, но это заняло бы слишком много места.

— Не приносите мясо животных, умерших естественной смертью, а также тухлятину, — говорю я.

— Нет, нет, — заверяет меня хозяин, — я знаю в этом толк, у вас будет хорошее мясо.

Деревня невелика, и примерно через десять минут нищий возвращается.

— Вот! — торжествующе заявляет он, вынимая из-под своего широкого мехового плаща какой-то сверток.

Что это?.. В комнате, освещенной только пламенем очага, царит полумрак, и мне трудно разглядеть, что у него в руках. Кажется, он разворачивает тряпку, в которую завернута покупка.

Ох!.. Внезапно комнату заполняет жуткое зловоние, невыносимый запах падали.

— Ах! — восклицает Йонгден дрожащим голосом, стараясь унять подступающую тошноту. — Ах! Это желудок!..

Я понимаю, в чем тут дело. У тибетцев существует одна отвратительная привычка: убив животное, они помешают его почки, сердце, печень и кишки в желудок, зашивают его, как мешок, содержимое которого вымачивается в течение нескольких дней, недель и даже больше.

— Да, желудок, — повторяет хозяин, голос его также дрожит, но дрожит от радости при виде того, как из вскрытого желудка вываливается куча внутренностей. — Он полон, полон!.. — восторгается наш хозяин. — О! Как много здесь всего!..

Положив эту мерзость на пол, он запускает туда руки, перебирая студенистые кишки. Трое детей, дремавших на груде тряпья, просыпаются и, усевшись рядом с отцом, с вожделением таращат глаза на тухлятину.

— Да, да, желудок… — машинально повторяет удрученный Йонгден.

— Матушка, вот котелок, — любезно обращается ко мне хозяйка, — вы можете приготовить себе еду.

Чтобы я притронулась к этим отбросам!

— Скажи им, что я больна, — поспешно шепчу я своему сыну.

— Вы всегда сказываетесь больной, когда приходит беда, — цедит Йонгден сквозь зубы…

Но сообразительный парень быстро обретает прежнее хладнокровие.

— Моей пожилой матушке нездоровится, — заявляет он. — Почему бы вам не сварить тупа[90]… Я хочу, чтобы вы разделили похлебку на всех.

Чета нищих не заставляет его повторять дважды, и карапузы, сообразив, что грядет пир, смирно сидят у очага, не желая больше спать.

Вооружившись большим ножом, мать режет тухлятину, время от времени какой-нибудь кусок выскальзывает у нее из рук и падает на пол, дети тут же набрасываются на сырое мясо, как голодные щенки, и пожирают его.

Затем в омерзительную похлебку добавляют ячменную муку. Теперь бульон готов.

— Выпейте, матушка, это вернет вам силы, — уговаривает меня супруга.

Я же лишь охаю в ответ из своего закутка.

— Дайте ей поспать, — вмешивается Йонгден.

Он не может найти отговорку. Где это видано, чтобы арджопа, купившие мяса на рупию, к нему не притронулись; на другой день вся деревня стала бы об этом судачить. Ламе наливают целую миску, и он вынужден есть зловонную жидкость, но не может ее осилить и заявляет, что тоже почувствовал себя неважно… Я нисколько в этом не сомневаюсь. Остальные долго и жадно смакуют угощение, молча наслаждаясь неожиданным пиром.

Я засыпаю, а семейство все так же шумно поглощает еду.

По горам и долинам мы двигались к перевалу Сепо-Ханг. У его подножия с нами произошло одно из тех таинственных и необъяснимых происшествий, что нередко приводят и замешательство людей, путешествующих по Тибету.

Мы очень долго спускались на дно ничем не примечательного ущелья, где по галечнику текла небольшая речка; ее прозрачные воды вливались где-то неподалеку в Салуин, к которому снова приблизилась наша тропа, петлявшая по горному лабиринту.

На противоположном берегу, за мостом, окрашенным в красный цвет, прямая как стрела дорога тянулась вверх через поля, среди которых были разбросаны крестьянские усадьбы. Близился полдень; дожидаться в деревне, не представляющей интереса, следующего дня, чтобы предпринять восхождение на перевал, означало потерять шесть или семь часов, которым можно было найти лучшее применение. Мы знали, что нельзя взойти на эту горную гряду за один день, даже если отправиться в путь до зари. Значит, раз уж так или иначе придется провести ночь в пути, не следовало теперь задерживаться. Если сильный холод или отсутствие топлива не позволят нам разбить лагерь на высоте, до которой мы доберемся вечером, мы рискнем продолжать свой путь до самого утра, как поступали уже не раз. Однако я считала, что надо хорошо подкрепиться перед долгим переходом. Вода была у наших ног, и мы не могли предугадать, когда еще нам доведется встретить другой источник. Йонгден горячо меня поддержал, и, едва лишь выйдя на берег реки, мы бросили свою поклажу на камни, и мой спутник развел костер из тонких сухих веток, которые я собрала под деревьями, растущими вдоль полей.

Тут же какой-то маленький мальчик, сидевший на другом берегу, перебежал через мост и трижды низко поклонился Йонгдену: так тибетцы обычно приветствуют лам высокого ранга. Мы были крайне удивлены. Почему этот ребенок оказывал такое почтение жалкому оборванцу? Но нам не пришлось долго гадать. Мальчик обратился к моему приемному сыну с такими словами: