Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка
Деревня Семеновская пылает, домы оседают, горящие бревна катятся. Бледное зарево во множестве лопающихся бомб и гранат бросает тусклый, синеватый отблеск на одну половину картины, которая с другой стороны освещена пожаром горящей деревни.
Конная артиллерия длинною цепью скачет по мостовой из трупов.
Вот тут-то последовало то важное событие, о котором мы уже слегка говорили. Постигнув намерение маршалов и видя грозное движение французских сил, князь Багратион замыслил великое дело. Приказания отданы, и все левое крыло наше во всей длине своей двинулось с места и пошло скорым шагом в штыки! Сошлись!.. У нас нет языка, чтоб описать эту свалку, этот сшиб, этот протяжный треск, это последнее борение тысячей! Всякий хватался за чашу роковых весов, чтоб перетянуть их на свою сторону. Но окончательным следствием этого упорного борения было раздробление! Тысячи расшиблись на единицы, и каждая кружилась, действовала, дралась! Это была личная, частная борьба человека с человеком, воина с воином, и русские не уступили ни на вершок места. Но судьбы вышние склонили чашу весов на сторону французов. Мы вдруг стали терять наших предводителей. После целого ряда генералов ранен и сам князь Багратион.
Видите ли вы здесь, в стороне, у подошвы высоты Семеновской, раненого генерала? Мундир на нем расстегнут, белье и платье в крови, сапог с одной ноги снят; большое красное пятно выше колена обличает место раны. Волосы в беспорядке, обрызганы кровью, лицо, осмугленное порохом, бледно, но спокойно! То князь Петр Иванович Багратион. Его поддерживает, схватя обеими руками сзади, Преображенский полковник Берхман. Левая рука раненого лежит на плече склонившегося к нему адъютанта, правой жмет он руку отличного, умного начальника 2-й армии генерала Сен-Приеста и вместе с последним прощанием отдает свой последний приказ. Изнеможенный от усталости и потери крови, князь Багратион еще весь впереди, весь носится перед своими дивизиями. Видите ли, как он, забыв боль и рану, вслушивается в отдаленные перекаты грома? Ему хочется разгадать судьбу сражения, а судьба сражения становится сомнительною. По линии разнеслась страшная весть о смерти 2-го главнокомандующего, и руки у солдат опустились.
Но явился Коновницын; его узнали по голосу. Уступая судьбе и обстоятельствам, он вдруг перевел войска за деревню Семеновскую и расставил их по высотам. Так размежевался он с неприятелем живым урочищем, роковым оврагом, с уступкою спорных редантов и с необыкновенною быстротою устроил сильные батареи, которые неслись и стреляли; строились и стреляли; остановились и громили разрушительными очередными залпами… В этой окрестности, под влиянием Коновницына, находились и прославились полки лейб-гвардии Измайловский и Литовский. Вместе с другими подкреплениями Кутузов послал их на левое крыло. Измайловцами командовал тогда полковник Храповицкий. Он имел еще другое поручение и вверил полк старшему по себе полковнику Козлянинову. Провожаемые губительной пальбою с батарей неприятельских, отраженные полки заняли свое место в величайшем порядке, как на домашнем ученье.
В дыму и ужасах сражения измайловцы стояли мужественно. Но вдруг, как воздушное явление, засветилась вдали медная стена; она неслась неудержимо, с грохотом и быстротою бури. Саксонские кирасиры, под начальством генерала Тилимана, примчались и бросились на правый фланг второго баталиона Измайловского. Но время не упущено: все баталионы построились в каре, стали уступами и открыли такой батальный огонь, что неприятель, обданный вихрем пуль, отшатнулся и побежал назад! Но отпор не остановил напора! Туча медвежьих шапок замелькала в воздухе. Конные гренадеры, несясь по следам кирасир, и также оттолкнуты, и также побежали. Многие, занесшиеся неосторожно вперед, гасли на штыках измайловских. Тут храбрый, осанистый полковник Храповицкий, ставший сам командовать после раненого полковника Козлянинова и заменившего его на время Мусина-Пушкина, также ранен, но не оставил команды.
В это время несся по полю корпус Нансути. Ему нарочито приказано объехать и сбить с места Измайловский и Литовский полки, чтоб прорваться за левое крыло наше. Ужасен был этот налет французской кавалерии.
В прямом смысле слова можно сказать, что французская конница, громада необозримая, разлилась как море, и наши каре всплыли посередине, как острова, со всех сторон поражаемые нахлестами медных и стальных волн неприятельских панцирников. Наездники встречены и провожаемы были удачными перекрестными выстрелами каре, и русский дождь свинцовый наконец пронял и отразил этих (gens de fer) железных людей: так называл Наполеон кирасир французских.
Генерал Дохтуров, личный свидетель подвигов Измайловских и Литовских каре, загнанный бурею скачущей отовсюду конницы, сам вверил себя одному из этих каре, каре 1-го баталиона, и отстоялся в нем. Три генерала, и между ними король и вице-король, как мы видели, должны были скрываться в каре: вице-король в каре 84-го, Дохтуров в каре Измайловском, король Неаполитанский в каре 33-го полка. По этому судите о бурях и случайностях Бородинского сражения! Маршалы призадумались; но не отстали от своего намерения и продирались вперед.
В самом разгаре битвы за реданты и за редантами видели одного человека длинного роста, с значительным европейским лицом. Он был уже на склоне лет, но все в нем показывало, что в молодых годах своих он был стройным мужчиною и, может быть, храбрым наездником, несмотря на кротость, выражавшуюся в спокойных чертах. Те, которые знали близко этого человека, этого знаменитого генерала, говорят: «Мудрено найти кротость, терпение и другие христианские добродетели, в такой высокой степени соединенными в одном человеке, как в нем». – «Жаль, – говорит некто в современных Записках своих, – жаль, что мало людей могут чувствовать красоту и великость такого характера!» Под портретом его я видел, позднее, надпись: «Invictus Victor». И в самом деле, он первый начал побеждать дотоле непобедимого. Это был генерал Бенигсен!
Скрыв лучи своей Прейсиш-Эйлауской славы, он заботливо и скромно разъезжал по полю битвы. Я был в числе тех, которые спросили у него: «В какой степени можно сравнивать настоящее Бородинское сражение с Прейсиш-Эйлауским?» Победитель при Эйлау, не задумавшись, отвечал с высокою скромностию: «Верьте мне, что в сравнении с тем, что мы до сих пор видим (а это было в 12-м часу дня, когда 700 пушек на одной квадратной версте еще не гремели), Прейсиш-Эйлауское сражение только сшибка!»
Прискакав вместе с Барклаем, оба военачальника ободрили войска левого крыла и, загнув оное, уперли одним концом в лес, занятый Московским ополчением. Это придало силы обессиленным потерями и своим положением.
Незадолго перед ними в пожар и смятение левого крыла въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире,
