Майя Заболотнова - Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества

Клоди не могла понять, почему мама сама не хочет ехать в Россию.

– Ты же была его другом, его самым близким, самым лучшим другом! – жарко говорила она. – Неужели ты не хочешь поехать, проводить его, проститься?

– Я хотела бы, – сказала Полина тихо своим глубоким, бархатным голосом. – Но я должна остаться здесь. Я должна… в память о нем…

Она помолчала и, опустив взгляд, то ли прочитала, то ли процитировала по памяти:

– Ты оборвала все цветы моей жизни, но не принесешь ни одного на мою могилу…

– Это его дневники у тебя? Ты… разве можно читать их? Разве он бы хотел этого?

– Это не дневники, – ответила Полина и впервые посмотрела на дочь. – И я… я тоже должна кое-что написать. Мою историю. А ты – ты отправишься в Россию вместо меня. Поверь, он хотел бы этого.

Дождливым и серым, необычайно холодным октябрьским днем, когда в осеннем ветре уже чувствовалось приближение зимы, гроб с телом отправили на станцию Северной железной дороги, где была устроена траурная часовня – величественное сооружение, возведенное ради одного этого дня. Вновь огромная толпа собралась проститься с писателем, и вновь не только русские, но и французы – Ренан, Эдмонд Абу, Жюль Симон, Эмиль Ожье, Эмиль Золя, Альфонс Додэ, Жюльетта Адан, любимец Петербурга артист Дьедонэ… И, конечно же, Клоди Виардо, которая последовала вместе с телом друга своей матери до самой России.

На каждой станции, при каждой остановке поезда вокруг вагона собиралась толпа с цветами и траурными венками – все хотели проститься с великим писателем.

Наконец, поезд прибыл в Россию, но родина встретила писателя неласково.

Клоди, все еще не переставшая оплакивать Тургенева, была растеряна – всюду она встречала враждебность, людей к поезду не подпускали и близко, то и дело менялся маршрут, иногда поезд останавливали без всякой причины, а количество полицейских на улицах наводило на мысль, что ожидаются какие-то беспорядки. Она обращалась то к одному, то к другому стражу порядка, но ответом ей каждый раз было равнодушное молчание.

Наконец она встретила Михаила Стасюлевича – редактора журнала «Вестник Европы», где печатал Тургенев свои рассказы. Она видела его прежде лишь мельком, но теперь один его взгляд – ласковый, добрый, сочувствующий – заставил ее кинуться к нему.

– Мсье Стасюлевич, – воскликнула она, – вы здесь! Быть может, вы мне объясните, что…

– Не беспокойтесь, мадемуазель Виардо, – ответил ей Михаил Матвеевич, – теперь все заботы будут на мне. Скоро мы поедем дальше, в Петербург, и поедем быстро и без остановок – пусть вас это не удивляет, таково распоряжение директора департамента полиции Плеве, – и добавил по-русски, не думая, что француженка поймет его: – Такое чувство, будто мы не великого писателя везем, а Соловья-разбойника.

Тургенев, верно, хотел бы быть погребенным в своем имении в Спасском или в Москве, которую любил больше Петербурга, однако министр внутренних дел, граф А. Д. Толстой, посчитал, что в Петербурге беспорядков избежать будет легче. Клоди не возражала. Долгое путешествие и враждебность, с которой она столкнулась, настолько утомили ее, что она, измученная, растерянная, уставшая, одна в чужой стране, не в силах уже была протестовать, да и вопрос этот ей, знавшей Тургенева не так близко, как Полина, показался не таким уж важным.

Тургенева решено было похоронить на Волковском кладбище.

– Я не понимаю, – шептала Клоди Стасюлевичу – единственному, кто по-дружески отнесся к ней здесь – в день похорон. – Ведь он столько сделал для России… Писал прекрасные рассказы, повести, и так старался, чтобы крепостное право, этот позор, поскорее отменили… А у этого господина, взгляните, – и она указала на фигуру Грессера, с надменным видом восседавшего на коне, – такое лицо… словно он рад, что мсье Тургенева хоронят, и жалеет лишь о том, что столько людей пришло на эти похороны…

У Клоди из глаз полились слезы, и Михаил растерянно сжал ее руку, пытаясь утешить.

– Нет-нет, – ответил он тихо, – здесь мы им восхищаемся, здесь его любили, почитали, и очень о нем скорбят. Взгляните, сколько людей пришло проститься – а ведь это далеко не все, кто желал бы. Взгляните, сколько цветов…

Клоди послушно посмотрела на цветы, оторвав взгляд от Гессера. Цветов и впрямь было целое море. На многих венках были надписи, которые девушка не могла разобрать из-за застилавших глаза слез, и видела лишь отдельные слова: Автору… Учителю… Любовь сильнее смерти…

– Вот это, – спросила она, волнуясь, – видите, «Любовь сильнее смерти» – от кого это? Вы не знаете? Ему бы это понравилось. Он верил в это, всегда верил, и мама… мама тоже верит. Это как будто кто-то его мысли прочел. Теперь я вижу, что вы правы – его любят тут, его тут понимают… Ах, как мне жаль, что мамы нет здесь, что она этого не видит…

Как только все было закончено, Клоди отправилось в обратное путешествие. Дома она рассказала обо всем, что видела в России, но ответом ей был все тот же странный, задумчивый, устремленный в никуда взгляд. Она ожидала, что мама ее, как только оправится от горя, поедет в Россию на могилу Тургенева, но этого так и не произошло. Почему – Клоди так никогда и не решилась спросить. Но до конца жизни Полина писала все письма на бумаге с траурной каймой и запечатывала их в такие же траурные конверты… Воистину, любовь сильнее смерти!