Удача гения. От обслуги до пророка: как изобрели высокое искусство - Мария Санти
«– Он голый! – закричал наконец весь народ.
И королю стало не по себе: ему казалось, что люди правы, но он думал про себя: “Надо же выдержать процессию до конца”.
И он выступал еще величавее, а камергеры шли за ним, неся шлейф, которого не было».
Нередко при изучении биографии какого-нибудь правителя, наблюдая, как он напряженно ищет деньги, перезанимает, выполняет пожелания кредиторов, ищет, кого бы посадить в тюрьму, чтобы ограбить, закрадывается мысль, что главный профессиональный навык правителя был не в том, чтобы проявлять могущество, и даже не в том, чтобы нести ответственность за непопулярные решения, а в том, чтобы делать лицо кирпичом, сохраняя спокойную мину даже при очень плохой игре.
Если вы хотите понимания покупателями бананов в скотче, что они переплачивают, с покаянием галеристов на публику, то этого не будет никогда. Крупные дилеры арт-рынка в гораздо большей степени оперируют высокомерием, нежели рассудительностью. И это прекрасно работает.
Умный зритель
Иоганн Вольфганг фон Гете мог заехать посмотреть фреску Леонардо да Винчи и после вспоминать о ней полгода. Это был поэт, талантливый интеллектуал и обеспеченный чиновник, но в нашу эпоху, когда и объем, и доступность знаний выросли, Гете не жил. Когда современный образованный и работающий человек требует от себя той же вдумчивости, неспешности и при этом знания коллекций всех ведущих музеев мира – это перебор. Весь массив классического искусства больше когнитивных возможностей одного человека. И кстати, если вы согласитесь с этим, сможете, наконец, посмотреть нормально то, что вам действительно интересно.
Если вы хотите вернуться к старой доброй классике, когда вокруг были картины, выполненные в понятной технике, а говорили о них люди уровня Гете, пожалуйста, представьте себе полную трансформацию. Краски снова дороги, доступ к образованию для большинства закрыт, а пять процентов, да, созерцают «Тайную вечерю». Развитие доступного образования естественным образом привело к тому, что думающих людей стало больше. Этот фарш невозможно провернуть назад, и сожалеть о появлении «чужих» среди реципиентов произведений искусства уже сто пятьдесят лет как поздно. Монополия на экспертное суждение качается, вздыхая на ходу, но на самом деле зритель от этой конкуренции только выигрывает.
В XX веке Хосе Ортега-и-Гассет печалился о том, что в сферу культуры пришли массы. Но массы создали свое искусство и остались с ним. Каждому свое – вот специфика нашей эпохи. Которая, возможно, была и спецификой других эпох (вспомним историю со щитом, украшенным Леонардо), только сейчас стала более заметной. Хотелось бы остановиться на новой фигуре, которая возникла в последнее десятилетие, а именно – на умном зрителе, насмотренном и образованном человеке, который не входит ни в одно профессиональное сообщество.
Есть тонкая и стабильно интересующаяся искусством прослойка пользователей, для которых картины – такая же пища, как хлеб. Широкая часть образованных людей может заинтересоваться и искусством тоже, но чаще реагирует на горячие поводы: «выдавили дверь в музее», «украли картину, которая оказалась подделкой». Первые не перестанут читать профессионалов, но вторых может утомить их снобизм.
Критик может иметь тонкие связи с галереями, например, получать гонорар в дружественном журнале или просто ценить добрые отношения больше, чем какую-то там правду. А умный зритель хочет, чтобы экспозиция позволяла рассмотреть произведения, чтобы подлинники, которые он увидел, стоили того, чтобы прийти на них посмотреть. Он не воюет за хлеб критика. Соцсети сами дают ему площадку и поощряют быть читаемым.
Статья обозревателя в профильном издании может обогатить знаниями, новым видением. Стоит учитывать и специфику его труда – обозреватель должен выдать дозу знаков с пробелами, даже если душа не лежит. А умный зритель может молчать или негодовать, может показывать, с чем он сравнивает.
Когда реклама говорит, что стиральный порошок создаст мир и уют в семье, мы понимаем, что это обещание, которое никто не собирается выполнять. И вот выходит умный зритель и говорит, что с порождением смыслов бананом примерно та же ситуация.
Сегодня среди ценителей contemporary art, помимо спекулянтов, есть люди, которые пресытились классическим искусством, и те, кто хочет иметь отношение к чему-то большему, оставить на земле след своего художественного выбора. Эти люди умеют рисковать и не боятся разочарований. Если такого человека заинтересует банан в скотче, он купит его и насладится обладанием.
О роли музеев
Музей – это праздник благополучия. Трудно оценить потемневший шедевр на чердаке в деревне. Не каждый отметил бы работу мастера, увидев расчищенную икону, например, в скромной сельской церкви. В Государственном Эрмитаже иконы, которые когда-то привозили в рюкзаках из экспедиций, смотрятся совсем иначе.
Есть что-то бесценное в том, чтобы дорожить каждым фрагментом старинной росписи, помещать его на видное место, окружать пустым пространством, сигнализацией и заботой специалистов. В идеале так следовало бы относиться к каждому явлению каждой человеческой жизни, но воплощать идеалы дорого.
Люди прекрасно знают о роли антуража, и устроители аукционов активно используют это знание. Но в теории искусства до сих пор речь чаще всего идет о благе ради самого блага, как будто всех покусал древнегреческий философ Платон.
Ситуация с современным искусством сложнее, высказывания художников могут задевать людей. В идеале музей может помочь выстроить безопасную коммуникацию. Рассмотрим ситуацию, похожую на многие другие[109]. Конфликтный регион. Художник выставляет работу, на которой два одинаковых изображения сопровождены разными подписями. В одном случае место боевых действий названо золотом, а во втором – дерьмом.
Может показаться, что картина создана подростком, алчущим популярности. Однако выясняется, что создал ее пожилой нездоровый человек, который воевал в этом регионе, проливал кровь и сейчас разочаровался в любом смертоубийстве за историческую справедливость. Художники считают, что никто не должен разжевывать информацию для невежд, пусть просвещаются и постигают сами. Посетители считают, что они имеют право реагировать в соответствии со своим культурным багажом и не знать контекста. Среди них, заметим, есть медики, которые в случае обращения к ним художников, не посоветуют вырезать аппендицит самостоятельно, просветившись по брошюре.
Если вдруг вам кажется, что просто не надо создавать спорные произведения, то такое пожелание нереалистично. Против будут люди, которые согласны с художником и поддерживают его позицию, пусть она и выросла из посттравмы.
Что можно сделать?
Для начала обратим внимание на то, что уже делают в таких случаях. Отрезают головы тем, кто показал карикатуры, сажают художников, закрывают выставки. Но музей как раз и нужен для того, чтобы говорить «дерьмо», а не вываливать автора в перьях и калечить. В принципе жечь картины – шаг вперед по сравнению со сжиганием автора, но не стоит останавливаться, там еще дальше
