Аркадий Ваксберг - Лиля Брик. Жизнь и судьба
Элли могла уделять Маяковскому лишь время, свободное от работы. Ему трудно было с этим мириться: женщина, даже если отношения с ней длились очень короткий срок, должна была принадлежать ему безраздельно. Таким он был всегда, до своей последней минуты. Уязвленный— без всяких к тому оснований — в очередной раз, он заперся в комнате, где жил, не желая ни с кем общаться. Хозяин квартиры знал телефон Элли. Он позвонил ей: «Господин Маяковский не выходит из дому уже три дня. Что делать?» Элли тотчас примчалась. «Не оставляй меня, — попросил Маяковский, — я не могу быть один, Бросай работу, останься со мной».
Мысль о том, что значит для одинокой женщины бросить работу в чужой стране, ему в голову не приходила. Пять лет спустя он скажет те же слова другой женщине, для которой ее работа тоже значила очень много. Все повторится, только финал будет другим...
В это же время пришла еще одна беда. 27 августа на озере Лонг-Лейк под Нью-Йорком при загадочных обстоятельствах утонули бессменный заместитель Троцкого в годы гражданской войны Эфраим Склянский и председатель правления акционерного общества «Амторг» (по сути, советский торгпред в Соединенных Штатах, с которыми еще не были установлены дипломатические отношения) Исайя Хургин. Якобы под сильным порывом ветра лодка перевернулась, и отличные пловцы пошли на дно...
Сбежавший позже на Запад помощник Сталина Борис Бажанов утверждал, что это был не несчастный случай, а убийство, организованное по приказу Сталина его ближайшими сотрудниками Каннером и Ягодой. Хургин отечески опекал Маяковского в Америке, был ему в Нью-Йорке самой надежной опорой. Это он добился разрешения на въезд Маяковского в страну— после того как Бурлюк потерпел неудачу, — поселил в том же доме, где жил сам, только этажом выше, устраивал его выступления и поездки по стране. Он же пытался пробить ему итальянскую визу. Теперь разом рухнули все планы — эта нелепая смерть пробудила у Маяковского тяжелые предчувствия. Только Элли с ее преданностью и самоотдачей возвращала ему душевный покой.
Маяковский не скрыл от Элли свои отношения с Лилей. Не скрыл и того, до какой степени от нее зависит. Эта исповедь не стала помехой для их краткосрочной любви. Вместе они ездили в кемпинг еврейских рабочих «Нит гедайге», которому суждено было остаться в его поэзии, вместе рисовали (наброски портрета Элли остались в его архиве). Их всюду сопровождал Давид Бурлюк. Только он и знал ту тайну, которая открылась Маяковскому перед его отплытием в Европу (конец октября): Элли беременна и от своего ребенка он отказываться не собирается. Бурлюк свято хранил тайну своего друга несколько десятилетий.
Но от Лили Маяковский ничего не утаил. Они встретились в Берлине, куда он приехал из Парижа, она из Италии, проведя три недели на термальном курорте Сальсомаджиори, специально предназначенном для лечения гинекологических заболеваний. Верный давнему уговору — ничего не скрывать др от друга, — Маяковский рассказал ей и об Элли, к о будущем ребенке. Не похоже, чтобы это ее испугало. Она знала, что, как и она сама, Маяковский не имел потребности в родительских чувствах и бежал от всего, что могло бы его втянуть в семейный быт. «Если бы я вышла за него замуж,— говорила она годы спустя, — нарожала бы детей, и поэт Маяковский на этом бы закончился».
Ребенок в Америке, рожденный случайно встреченной женщиной, с которой у него не было никакого душевного родства, не мог быть, считала Лиля, помехой его поэзии. Несколько месяцев спустя он выполнил свой первейший долг— оплатил все расходы по родам, переведя в американский госпиталь сумму, которую ему назвала Элли. Нежданное отцовство — родилась дочь, которой мать дала имя Хелен-Патриция (в быту — тоже Элли, в русском варианте— Елена Владимировна), — не только не стало помехой его поэзии, оно вообще не нашло в его стихах ни малейшего отражения. Факт, говорящий сам за себя.
Пробыв в Берлине вместе четыре дня, Лиля и Маяковский вместе возвратились в Москву. На вокзале их встречали Эльза и Осип. Лиля вышла из вагона, сияющая, в новой ослепительно красивой беличьей курточке — Маяковский сделал ей этот подарок в Берлине. Казалось, жизнь возвращается в прежнее русло. Но так только казалось.
ФИЛИАЛ ГПУ
После возвращения Лили и Маяковского вся семья снова собралась вместе. Но это была уже другая семья. Краснощеков и Элли — каждый по-своему — окончательно разрушили тот необычный союз, который существовал целых семь лет. Те отношения, которые принято называть интимными, между Лилей и Маяковским были прекращены: судя по дошедшим до нас письменным свидетельствам, инициатором разрыва была Лиля, и он этому не противился, сознавая, что ПРЕЖНЕЙ любви действительно «пришел каюк». По свидетельству Лили, это решение они оба приняли еще в Берлине — в те четыре дня, которые провели там вместе. Возвратившись, подтвердили его друг другу окончательно и бесповоротно.
Весьма важные изменения произошли и в жизни Осипа. На съемках фильма по его сценарию он познакомился с двадцатипятилетней женой режиссера Виталия Жемчужного — Евгенией Соколовой, и дружеские отношения, завязавшиеся между ними, вскоре перешли в еще более дружеские. По свидетельству самой Жени, этот «переход» состоялся лишь через два года, но так или иначе уже к концу 1925 года, когда союз Лили и Маяковского обрел иные формы, Женя на правах «своего человека» пошла в их общую семью. У нее была своя комната в коммунальной квартире на Арбате, в том доме, где теперь расположился музей Пушкина, так что никаких бытовых неудобств для оставшегося неизменным «триумвирата» появление Жени не принесло.
Если судить по переписке между Лилей и Маяковским, сотрясавшие их союз события и принятое ими решение не внесло перемен в их отношения. Даже тот несомненный факт, что они стали уже иными, переписка тоже не отражает ни одним словом. Неизменными остались обращения: «Дорогой, милый, родной, любимый», одинаковые в обе стороны. Неизменными— заверения в безграничной любви: «Целую тебя обеими губами, причем каждой из них бесконечное количество раз». И в этом не было ни малейшей фальши. Все, что действительно их связывало друг с другом: взаимопонимание, общие интересы, осознание того, насколько каждый из них нужен другому, — все это осталось, выдержав испытание временем, и не могло исчезнуть даже после того, как ушла физическая любовь.
Теперь каждый чувствовал себя еще более свободным, чем раньше. Стабильности новых отношений уже не могли помешать никто и ничто. Маяковский добился для себя и для Бриков большой — по советским меркам — квартиры в Гендриковом переулке, на Таганке, сохранив за собой рабочий кабинет в Лубянском проезде и вступив в жилищностроительный кооператив я расчетом иметь в перспективе квартиру побольше и покомфортабельней. И опять же — не только для себя, но и для Бриков! Никаких перемен, стало быть, в их союзе не намечалось и впредь.
