Анвар Исмагилов - Люди былой империи (сборник)

Под конец я спросил:

– Саша, как ты умудряешься писать таким языком? Ты что, под гипнозом перевоплощаешься? Ты ведь точно не одессит.

– Книги плюс воображение, – гений был краток и поехал дальше.

Магнитофоны стояли в коридоре. Только провода от микрофонов протискивались между джинсовыми задами зрителей. Инженер-электронщик из Магадана Серёжа Байкалов держал микрофон на пластмассовой удочке и доставал им через полкомнаты. Ближе к двум часам ночи я почувствовал, что мои татарские очи смыкаются…

Горы в пустыне. Жара

Прошло много месяцев. Я лежал в неведомой пустыне жарким летним утром. Горло раздирал вездесущий песок. В лицо сквозь закрытые веки светило беспощадное солнце. Глаза с трудом вращались в глазницах. Бархан раскалял мне спину на своей природной сковородке. Даже сквозь одежду я чувствовал жизненную правду былины о куриных яйцах, зажаренных в песке.

Я лежал на боку, весь мокрый от пота, как мышь. Отвратительная слабость разливалась по телу. Приоткрыв заплывший правый глаз, я увидел ослепительный свет и розовую плавную линию, уходящую вверх. Закрыл глаз и задумался. От жары тошнило.

«Интересно, а почему же так печёт спину? – подумал я. – В родных Каракумах, помнится, песок был прохладным, когда долго лежишь».

Я опять открыл тот глаз, который уже открывался. Розовая линия оказалась при рассмотрении склоном горы. Она уходила вверх и оканчивалась на фоне белесого неба пятью овальными горками. Последняя была выше и круглее других.

«Ничего не понимаю, – медленно думал я, ворочая шариками в мозгу с таким же трудом, как и глазами. – Если это горы, то почему они розовые, может, от солнца? Если барханы, то почему такие ровные?».

Но тут открылся второй слипшийся глаз. Покосившись на солнце сквозь дрожащие полуприкрытые веки, я обнаружил, что оно слишком маленькое для животворящего светила. И вообще после тщательного осмотра из-под слипшихся ресниц оно превратилось в двухсотваттную лампочку под самым потолком и без абажура – Дося и его умудрилась продать. Так я понял, что не лежу ни в какой пустыне, а заснул вчера вечером после концерта прямо возле батареи отопления, прижавшись к ней спиной. Тяжело поднимая чугунную голову, я присмотрелся к неизвестным барханам.

Это была ровная розово-жёлтая ступня Розенблюма, увенчанная пятью округлыми пальцами с аккуратно остриженными ногтями. Ещё выше, подняв больную головушку, я увидел вдали знаменитые чёрные усы. Скрестив могучие боксёрские руки на груди, Саша спал в чёрных трениках и зелёной майке как младенец и немного всхрапывал, как его любимые лошади, из-за лежания на спине.

Я откатился от батареи, переполз через неизвестную мне девушку. Спросонок она испуганно вытаращилась близорукими глазами и потащила на себя с пола упавшую голубую куртку. Я мрачно прижал ей палец к губам, переполз ещё через несколько полнощных трупов и на четвереньках, не в силах подняться, притащился в кухню. Была суббота, восемь утра. Дося сидела в углу за столом в толстой ночной сорочке с длинными рукавами, смотрела в окно и задумчиво курила.

– Привет, Дося, – скорее прохрипел я, чем выговорил, откашлялся, и продолжил виновато: – а минералки не осталось?

– Хосподи, на кого ты похож, – вздохнула полногрудая дочь Сиона, – осталось, конечно, для тебя-то. Из холодильника дать?

– Не-е-е, – прошипел я, будучи не в силах подняться с колен, – она же ледяная. Дай из ящика.

«Боржоми» покупали вчера из-под полы, в аптеке, большей частью на проводы за границу. Хлопнула рифлёная пробка, зашипели пузыри в стакане. Я с мычанием потянул в себя «бальзам на душу населения». Душа зашипела, заскворчала, переполнилась углекислотой и умиротворением. Отдав стакан, я сунул руку под свитер, почесать спину, и едва не закричал от боли.

– Е-моё, Дося, шо там такое, посмотри!

Она подозрительно прищурилась, задрала свитер на голову и ахнула:

– Боженьки ж мои, да ты же шкуру себе спалил. Ты посмотри, шо там творится!

– Как я тебе посмотрю, у меня сзади глаз нету. Да не трогай же ты, больно! – заорал я, когда она попыталась то ли почесать, то ли расковырять кожу.

Дося принесла небольшое зеркало с швейной машины и сунула его сбоку:

– На, полюбуйся!

С трудом скосив глаза, я увидел в тёмном стекле с блестящими лапками зажимов кусок собственной спины. Там, где жарили ребра батареи, кожа вздулась и густо покраснела. Ожоги шли равномерно, четырьмя полосками через каждые десять сантиметров, и в этом была какая-то мазохистская красота. Дося пошарила в белых недрах «Бирюсы-10» и достала широкую плоскую чашку с желтоватым гусиным жиром. Через полчаса, намазанный и накормленный завтраком, обломком вчерашнего пира, я сидел голый по пояс и старался ни к чему не прикасаться спиной. В кухню вошёл повелитель розовых гор. Как говорил Юлий Ким, Розенблюм с утра был немного узбеком, хотя корейцы в этом смысле будут покосее.

– Ты что, встал уже? – хриплым басом удивился Розенблюм. – А я думал, первый буду. Ого, это что у тебя на спине? – Он посмотрел профессиональным взглядом. – Та-а-к, термический ожог первой степени, плавно переходящий во вторую. Тебя что, бабы плойкой пытали? А, от батареи… Жиром намазали? Ну ладно, хуже не будет. На Урале, кстати, слабые ожоги посыпают солью. Вроде не должно помогать, а помогает. Может, калиево-солевой баланс восстанавливается?

Он закурил и пустился в лирический рассказ о бессонных ночах на питерской «скорой». Я слушал вполслуха и чувствовал, как понемногу утихает боль, а глаза подёргивались слезистым лечебным туманцем. Розенблюм умел заговаривать зубную боль, вправлять пальцы и суставы, лечить головы, как мужскую с похмела, так и женскую в ненастные дни, промывал желудки, ставил клизмы, а если надо было – мог по-чемпионски унаркозить чувака, распускающего пролетарские руки.

Вероятно, я стал падать в полудрёме, потому что услышал хрипловатый смешок Розенблюма:

– Проснись, Садат! Замёрзнешь!

Он наклонился надо мной идержал плечокрепкойсухой ладонью. Желто-коричневые тигриные глаза светились изнутри уверенностью и жаждой власти над людьми через успех. Человек я тоже неслабый и уже тогда владел некоторыми эзотерическими приёмами, но Саша, истинный восточный Кот, свободно плавал в океане биоэнергетики. Он почитал ещё немного по зрачкам, хлопнул меня открытой ладонью в лоб и сказал:

– Через два дня всё пройдёт! А щ-щас (он по-ленинградски чётко произносил шипящие и даже слегка пришепётывал), щ-щас, Садат, давай водочки выпьем. Дора, доставай твои термоядерные.

Дося вынула из хрущёвского холодильника заветную баночку огурчиков, крепких, как границы, и острых, как нож, и мы выпили.