Пол Теру - Старый патагонский экспресс

Склоны гор, похожие то на крепостные стены, то на соборы (это была всего лишь очередная гряда отрогов Сьерра-Мадре) — следовали за нами на протяжении целого дня. Но мы ни разу не поднимались на них. Железная дорога была проложена по равнине, и мы ехали по ней на юг, и чем дальше мы продвигались в этом направлении, тем более убогими и примитивными делались индейские хижины в мелькающих в окне деревушках. Да и люди все больше походили на какие-то символы: голый ребенок, женщина с корзиной, мужчина на муле, застывший под ослепительными лучами солнца перед убогой глинобитной хижиной. По мере того как утро катилось к полудню, народу на улицах становилось все больше, а домишки, на которые мы смотрели из окон, все меньше. Тени практически не было: даже собакам приходилось искать укрытия от солнца под брюхом у коров, с величайшим упорством пытавшихся пастись на жалких островках жесткой травы.

На юго-западе угадывалось присутствие воды: сине-зеленое марево, сверкающая пустота с разбросанными тут и там бурыми пятнами лодок. Это было Мертвое море, продолговатое соленое озеро возле самого берега Тихого океана. Совсем рядом с железной дорогой стояли лошади, привязанные к столбикам веранды деревенского бара. Мужчины сидели в баре у распахнутых окон, а женщины и дети несли в ведрах наловленных ими креветок и какую-то рыбу с ярко-розовой чешуей. От жары у меня слезились глаза, и я едва мог различить расплывающиеся силуэты черных поросят, кокосовые и банановые рощи и горы далеко на горизонте.

Мы приехали в штат Чиапас. В Чиапасе окружающие нас горы выглядели выше, земля в долинах — горячее, и оба эти контрастирующих пейзажа так поражали своим негостеприимством и отсутствием следов цивилизации, что каждый человек казался здесь пионером, только что прибывшим сюда и еще не успевшим закрепиться в этих краях. Это описание относится к участкам между станциями, но и сами станции больше походили на форпосты цивилизации. На станции «Арриага» я поинтересовался у проводника, когда мы планируем прибыть в «Тапачулу». Он посчитал что-то на пальцах и рассмеялся — выходило, что мы опаздываем больше, чем на десять часов.

— Может, к вечеру, — сказал он. — Да вы не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь.

Я не беспокоился — меня просто тошнило от этого переполненного людьми поезда. Состав, который движется так медленно, как наш, мог бы казаться приятным местом только в том случае, если бы кресла в нем не были продавлены, дверь в туалет не распахивалась от каждого толчка, а в вагонах сделали бы влажную уборку. Пассажиры, очумевшие от жары, беспомощно развалились на своих местах с открытыми ртами, как будто их всех разом перестреляли или отравили газом.

— Я еще сюда вернусь, — утешил меня проводник. — Я скажу вам, когда мы будем подъезжать к Тапачуле. Хорошо?

— Спасибо.

Однако мы продвигались к Тапачуле такими темпами, что она с успехом могла оказаться на другом краю земли.

У меня кончились продукты к тому времени, как мы добрались до Пиджиджапана. И даже то, что еще оставалось — пара ломтей побледневшей ветчины и потекшего на жаре сыра, — я выкинул в окно. Также у меня кончился и «Простофиля Вильсон». В Пиджиджапане был базарный день, и оттого толпа, собравшаяся поглазеть на поезд, выглядела еще безумнее. Состав не менее получаса стоял прямо посреди города, точнее посреди базара, и ни один из продавцов или их потрепанных автомобилей не мог в это время пересечь железнодорожные пути. Через вагоны их не пропускал проводник. Так они и стояли под палящим солнцем, держа на голове свои корзины, и с каждой минутой рыба в этих корзинах воняла все омерзительнее. Еще они несли на продажу цыплят, и индеек, и кукурузу, и бобы. Все продавцы были индейцами: низкорослые и коренастые, они с нескрываемой злобой смотрели на наш состав.

Если кому-то интересно, кем именно они были, достаточно обратиться к трудам Жака Сустеля[18], посвященным ацтекам. Прежде чем заняться описанием шедевров их архитектуры и искусства, он обращает наше внимание на другую группу населения древней империи. «За границами величественных процветающих городов, — писал он, — скромно и незаметно жили простые труженики, начуатли, отоми, запотеки и другие племена. О них мы почти ничего не знаем… Они не интересовали ни отечественных, ни испанских летописцев. Их хижины, их маисовые поля, их индейки, их небольшие моногамные семьи и их ограниченный кругозор удостоились лишь мимолетных небрежных замечаний… Однако мы не должны забывать, как важно было молчаливое присутствие этих терпеливых тружеников для процветания и славы цивилизации великих городов. И оно тем более важно, что после катастрофы 1521 года (испанская конкиста) и крушения всех властей, всех общественных установок, всего порядка и религии выжить сумели только эти крестьяне — и они живы по сей день».

Они, точнее, она продала мне в Пиджиджапане немного жареного картофеля и риса. Я выпил последнюю бутылку содовой (половину из нее я потратил на чистку зубов), и мы снова тронулись в путь. Было ужасно обидно оказаться в таких красивых местах и едва шевелиться от усталости — все равно что заснуть на концерте! Поезд наконец-то развил неплохую скорость и пересекал саванну, подступающую к подножиям волшебных гор. Однако невыносимая жара, грязь, моя усталость, а теперь еще и шум ускорившегося поезда не давали мне ни на минуту сосредоточиться и сфокусировать взгляд ни на живописных скалах, ни на деревьях, мелькающих в окне. Пребывание в таком ужасном состоянии было довольно неприятно само по себе, и мое отчаяние только усугублялось тем, что я был вынужден пропустить самые чудесные районы Чиапаса. Последняя попытка бодрствования истощила меня окончательно, от свежего воздуха и золотистого оттенка саванны закружилась голова, и я заснул.

Я очнулся, обливаясь потом, от остановки поезда. Это был какой-то маленький незапоминающийся полустанок вроде бесчисленных Мапастепеков или Маргаритас, где все переливалось самыми яркими красками: жакаранда, бугенвиллея, гибискус — невероятное обилие растительности, пришедшее на смену полупустыне с чахлыми деревьями и пыльной почвой, изнуренной посевами кукурузы и табака. Мы уже достигли самых глухих районов, и очень скоро я рассмотрел их отличительные черты: сочетание индейских поселков и плохих дорог с единственной железнодорожной колеей. И еще одна ожидаемая особенность. Они явились сюда все по той же железной дороге и остались: китайцы, чье присутствие выдавали вывески на магазинах: «Дом Вонга» или «Чен Немец». До сих пор я считал, что утро было ужасно жарким, но оказалось, что день еще ужаснее, и в Соконокуско меня едва не стошнило от жары.