Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

Человек не оттолкнул его при знакомстве и в кратких словах объяснил Комарову, что его хищение превышало сумму одного миллиона рублей, что растрата доказана документами, и он не имеет никакой надежды на смягчение наказания и ожидает единственного приговора — расстрела.

Женя с предельной доступностью объяснил ему о Всемогуществе Бога и спросил: есть ли у него самоосуждение за совершенное преступление? И если допустить на мгновение вариант — о снисхождении к его вине, чем бы он занимался после этого? Несчастный человек, не задумываясь, ответил:

— Единственно, в чем я виноват непростительно — это в том, что доверился людям, и не сумел обдумать всего до конца сам.

И, если бы он когда-либо вновь оказался на воле, то тех роковых ошибок не допустил бы, и пожизненно обеспечил бы себя безбедным существованием.

Комаров, убедившись, что и этому человеку он совершенно не нужен, сел у окна, молчаливо наблюдая за движением, происходящим под окном, на тюремном дворе.

Мысленно Женя обнимал каждого из своих друзей, вспоминал детали пройденного пути, убеждаясь в том, что Господь дивно руководил всеми обстоятельствами. По мере рассуждения о друзьях, каждый из них становился в его воображении гораздо милее, чем это было на воле. По отношению к некоторым он чувствовал себя виноватым за то, что мало уделял им внимания. И конечно, о ком бы он ни вспоминал, в конечном итоге — все воспоминания приводили его к своей дорогой семье. Ведь всего год с немногим, как они повенчались с Лидой, и малютка-дочь родилась без него. Какой она будет? Каким в ее воображении будет представлен отец? Какой сохранится их взаимная любовь с Лидой, когда им вновь представится встреча?

Все эти мысли о семье так овладели им, что он не в силах был оторваться от них, а с ними — медленно в душу заползали робость, людской страх и сомнения всякого рода. Грязной клокочущей пучиной рисовалась будущность, а сам он среди нее — из непреклонного мореходца, стоящего у штурвала корабля — превращался в одного из бедствующих, по картине Айвазовского.

Женя понял, что предаваться мыслям о семье — это только до боли ранить свою душу и, что, действительно, "никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику".

Женя помолился Богу, и в роли такого евангельского воина ему представился Александр Иванович Баратов. Как он теперь? Какова его судьба? Почему он сказал, что больше ему на волю не возвратиться?

Чем больше Женя размышлял о нем, тем больше душа его оживала, в ней проходили картины подвигов веры, живыми становились библейские герои: Давид, Иосиф, Самсон, Иеремия и другие. Ему хотелось теперь оказаться рядом с Александром Ивановичем, как некогда Тимофей был с Павлом — также горячо обнять его, как совсем еще недавно обнимал на молодежных вечерах, воспринять от дорогого старшего брата наставления и, хотя бы часть того огня, каким горел Александр Иванович Баратов, подражать той самоотверженности, какую в нем видели друзья и враги.

К полудню на тюремном дворе движение людей усилилось. Комаров вглядывался в лицо каждого проходящего арестанта, в надежде встретить кого-либо из своих. Но увы, пропустив с величайшим напряжением множество людей через свое сознание, тщательно вглядываясь в каждого, уже осудил себя за бесплодные мечтания и, горько улыбнувшись, приготовился было отойти от окна, но, уже в последнее мгновение, увидел, как из корпуса вывели группу людей — и сердце его обдало огненной болью — в первых рядах были братья: Баратов Александр и Мороков.

Порывисто ухватившись за решетку окна, до боли втиснув лицо между прутьями, Женя крикнул:

— Александр Иванович! Я… Комаров… тоже здесь… на втором… в 30-й… А вы где?… Как у вас?…

Александр Иванович что-то крикнул в ответ и указал рукою на угол двора, где был туалет, но камерный шум помешал расслышать и, кроме того, открывая камеру, надзиратель громко объявил:

— На прогулку!

Едва выйдя во двор, Комаров вместе с уголовниками соседней камеры кинулся к туалету, несмотря на окрики надзора. Вбежал он туда в тот самый момент, когда Баратова (в числе 15 человек) надзиратель торопил обратно в корпус, не разрешая никаких переговоров.

Несмотря ни на что, Женя подбежал к Баратову, горячо обнял его, осыпая вопросами:

— Как ваше дело?… Был ли суд?… Где вы? В общине многих взяли после вас, и я уже…

— Не разговаривать! — послышался грозный окрик надзирателя, торопившего своих на выход.

Все пятнадцать арестованных относились к самым большим преступникам, содержались в отдельной камере, без права какого-либо общения с окружающими. Среди них были братья: Мороков и Баратов. Несмотря на то, что их сразу, по выходе из туалета, повели, Женя успел крикнуть Баратову:

— Александр Иванович! Куда вас?

Взгляд брата был спокоен, непоколебимая уверенность отражалась во всех его движениях, но какое-то неизъяснимое чувство подсказало Комарову, что Баратов был в крайнем напряжении. На вопрос Жени он остановился и, подняв руку, показал в небо. Но Женя не сразу понял этот жест. Провожая Баратова глазами, он подумал, что брат направляет его мысли и духовный взор к небесам, приняв это за очень короткую, но выразительную, безмолвную проповедь.

Когда же их группу повели к корпусу, Комаров увидел, что их заводили в подвал — тогда только он понял, что Александр Иванович жестом руки ответил на его вопрос.

Баратов Александр Иванович был приговорен к расстрелу со всей той группой, какую с ним видел Комаров, и эта, мимолетная их встреча, была на земле последней.

Молитвенный вздох вырвался из груди Жени, провожавшего дорогого слугу Божия на смерть. Минутная робость и страх за участь брата рассеялись, и в грудь влился поток новых волнующих чувств, с неизведанной силой овладевших душой юноши; и тут же четко определились в решимость — знамя Евангельской истины принять из рук, обреченного на смерть, брата и, подняв его высоко над собою, нести дальше тем путем, каким определит Господь.

От сознания этого высокого и великого долга, сердце Комарова Жени загорелось огнем благовестия. Он понял, что дух подлинной евангельской Пятидесятницы почил на нем, именно здесь. И он, в эти роковые минуты, со всей решимостью заявил Господу — о готовности встать в ряды вестников истины на место, уходящего в вечность друга; здесь он, действительно, был крещен Духом Святым. Им овладело чувство великого счастья, и Бог открыл ему, что оно перешло в него из другого, любящего сердца Александра Ивановича. Это было счастье потерянной жизни ради Христа и Его Евангелия — в этом непобедимость евангельской истины.