Илья Голенищев-Кутузов - Данте

О благородстве Гвидо да Кастелло, истинном, личном, а не наследственном, Данте говорит в четвертом трактате «Пира». Можно предположить, что великий изгнанник посетил также Виченцу и Падую, где в это время работал его друг, знаменитый флорентийский художник Джотто, расписывавший капеллу деи Скровеньи. Напомним, что Реджинальдо Скровеньи был злостным ростовщиком, одним из самых богатых людей Италии. Данте поместил его среди теней седьмого круга ада в печальной компании лихоимцев.

В «Пире» Данте с насмешкой пишет также о некоем сапожнике из Пармы по имени Азденте, что значит «беззубый». Настоящее его имя было Бенвенуто. Салимбене в своей Хронике сообщает, что он на самом деле имел много зубов; очевидно, прозвище было шуточным. Бенвенуто, чрезвычайно богобоязненный бедняк, по мнению Салимбене, был, несмотря на свое невежество, как бы «просвещен божественным светом». Он пророчествовал и предсказывал будущее, подобно Иоахиму Фьорскому, Мерлину, сивиллам, астрологу Михаилу Скотту и библейским пророкам. К нему со всех сторон стекался народ, чтобы послушать его прорицания. Данте, по-видимому, относился к нему насмешливо, как к лжепророку.

Таким образом, основываясь главным образом на текстах Данте, мы можем реконструировать с достаточной степенью вероятности и маршруты его странствий в 1305 — начале 1306 года. Он побывал на севере Италии, в Тревизо, Венеции, Падуе, Парме, Виченце и в Реджо (провинция Эмилия). В «Народном красноречии» Данте вспоминает о встрече с поэтом на народном языке Готто Мантуано, который «изустно познакомил нас со своими многими и отличными канцонами». Кроме этого краткого упоминания в трактате Данте, больше ничего об этом поэте до сих пор не известно. Но из него следует, что Данте был в Мантуе и, верно, посетил места Мантуанской области, связанные с именем Вергилия и трубадура Сорделло ди Гойто. Мы предполагаем, что знакомство Данте с поэтами из Фаэнцы (в области Романьи) — Томмазо и Уголино Буччо-ла, упомянутых также не без похвал в «Народном красноречии», состоялось ранее, когда флорентийский изгнанник жил в Форли или когда он останавливался в Фаэнце, направляясь в Верону к Скалигерам.

Данте написал «Новую Жизнь», когда ему было двадцать шесть лет и он только что вышел из периода юности. Ему исполнилось 35 лет в 1300 году. Этот возраст, по расчету Данте, вершина жизни. Приближалась старость, начинавшаяся, как он думал, в сорок пять лет, а он был все еще безвестен. Юношеские его стихи остались в стенах Флоренции и, может быть, прозвучали еще только в Болонье. Данте должен был создать произведение, которое прославило бы его на всю Италию. Это облегчило бы ему — как ему казалось — возвращение во Флоренцию. Он забывал, что удивить и поразить сограждан, равнодушных к поэзии и философии, было не так легко. И вот чтобы достигнуть славы, которая подняла бы высоко на щит имя бедного изгнанника, он решил написать трактат на философские и научные темы, приобщая родной итальянский язык к проблемам культуры, которые, по мнению современников поэта, могли быть выражены лишь на латинском языке. Данте больше не хотел быть поэтом любви и готов был отказаться от сладостного нового стиля, чтобы превратиться в учителя мудрости, бичующего нравы. В Вероне он приступил к трактатам «Пира».

В начале этого произведения можно найти немало биографических подробностей, драгоценных для реконструкции биографии Данте и его взглядов на общество в первые годы изгнания. Данте говорит о скитаниях и бедности, о горестном опыте изгнанника, который все еще надеется на возвращение домой: «После того как гражданам Флоренции, прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, угодно было извергнуть меня из своего сладостного лона, в котором я был рожден и вскормлен вплоть до вершины моего жизненного пути и в котором я от всего сердца мечтаю, по-хорошему с ней примирившись, успокоить усталый дух и завершить дарованный мне срок, — я, как чужестранец, почти что нищий, исходил все пределы, куда только проникает родная речь, показывая против воли рану, которую нанесла мне судьба и которую столь часто несправедливо вменяют самому раненому. Поистине я был ладьей без руля и без ветрил, которую сухой ветер, вздымаемый горькой нуждой, заносил в разные гавани, устья и прибрежные края; и я представал перед взорами многих людей, которые, прислушавшись, быть может, к той или иной обо мне молве, воображали меня в ином обличий и в глазах которых не только унизилась моя особа, но и обесценивалось каждое мое творение, как уже созданное, так и будущее».[13]

Данте говорит о том, что личное присутствие часто умаляет действительную ценность человека. Большинство людей живет, подобно детям, — следуя чувству, а не разуму. Многие склонны к зависти и становятся завистниками, видя человека прославленного. Данте пришлось «лично предстоять почти перед всеми итальянцами… Я унизил себя этим, — продолжает он, — быть может, более, чем необходимо, следуя истине, и не только в глазах тех, до которых молва обо мне уже докатилась, был я унижен, но также и многими другими, так что из-за этого произведения мои обесценились. Мне надлежит поэтому придать настоящему моему сочинению большую строгость и писать возвышенным стилем, чтобы сообщить ему больший авторитет».

В стихах и прозе Данте появляется мотив о щедрости как свободном даре. Дарить нужно не бесполезное, поучает он, а то, что действительно необходимо, причем дарить так, чтобы получающий не унижался, взывая к щедрости мецената. Автор «Пира» ссылается на слова, приписывавшиеся Сенеке: «Ничто так дорого не покупается, как то, на что тратятся просьбы». Поэтому, заключает свою мысль Данте, выпрошенный дар подобен торгу и не украшает добродетелями дающего. В этих печальных строках чувствуется горечь поэта, зависевшего от случайных благодетелей и покровителей, с которыми гордому и нищему изгнаннику ужиться было нелегко. По-видимому, Данте секретарствовал (как, например, у Орделаффи в Форли), преподавал (как в Вероне), составлял латинские письма своим покровителям (как для графини Баттифолле), наконец, был придворным поэтом и доверенным лицом (в замках Маласпина). На опыте своем Данте познал, что сеньоры бывают разные: умные и просвещенные, но также заносчивые и невежественные. Существуют «господа природы настолько ослиной, что приказывают как раз обратное тому, чего они хотят; другие, которые хотят быть понятыми, ничего не говоря, и, наконец, такие, которые не хотят, чтобы слуга двигался с места для выполнения необходимого, если они этого не приказали. А так как эти свойства присущи некоторым людям, я не намереваюсь в настоящее время их разъяснять, ибо это слишком затянуло бы настоящее отступление; скажу лишь, что такие люди вроде скотов, которым разум мало чем служит на пользу».