Иван Калинин - Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Нечего и говорить, что этот новый элемент, попавший в «цветные войска», подвергался суровому режиму, за ним зорко следили и при случае бесцеремонно расправлялись. Подобные «добровольцы» мало способствовали поднятию боеспособности частей. Когда, немного позже, приступили к формированию новых, 5-й и 6-й, дивизий (для корпуса ген. Скалона), то их почти сплошь составили из бывших красноармейцев. При октябрьском наступлении Красной армии солдаты этих дивизий в бою под Б. Токмаком подняли на штыки своих офицеров и сдались красным.

Казачьи части тоже пополняли пленными казаками. Последние, конечно, сразу попадали в свою среду и не становились на положение парий. В пешие части дивизии Гуселыцикова под конец тоже стали вливать «красюков» (пленных красноармейцев).

В последующих за жлобинской операцией сражениях ряды старых, стойких бойцов все более и более редели, а для замены их не хватало сколько-нибудь удовлетворительного материала. Народ брали где только можно. Но из тыла не так-то просто удавалось выгнать людей на фронт. Создалась особая категория «ловчил», офицеров, которые под всякими предлогами уклонялись от отправки в боевые части. То выискивали болезни, то примазывались к тыловым учреждениям, — словом, на тогдашнем диалекте, «ловчили», предпочитая впроголодь, но «кобелировать»[32] на бульварах, чем подставлять сытый желудок под вражескую пулю.

Под осень Врангель отправил строгий приказ на о. Мальту, в Египет, на о. Лемнос и другие места, требуя, чтобы все эвакуированные туда офицеры и казаки, способные носить оружие, возвратились в Крым. Ослушникам он грозил страшной карой «в будущем». «Гости английского короля», не так уж плохо жившие на всем готовом за проволокой, без особой радости двинулись в Севастополь, впрочем, только для того, чтобы еще раз испытать прелести новой эвакуации.

Уже в июле сделалось ясным и неоспоримым, что народу нет и не будет и что крымская армия — маленькая шавка, которая выступила против слона, покамест занятого другим делом, вцепилась ему в заднюю ногу и крутилась подле нее. Первая же серьезная операция показала, что крымская армия просто совершала набег на Северную Таврию, а не вступила в фазу новой гражданской войны.

В ночь на 25 июля части Красной армии начали переправу через Днепр у Каховки, Корсунского монастыря и Алешек. Поредевший корпус ген. Слащева не мог оказать должного сопротивления. У него в иных полках насчитывалось всего каких-нибудь 130150 бойцов. Пришлось двинуть все резервы, какие удавалось выискать, до Донского военного училища включительно. В страшных боях корпус Слащева еще более обезлюдился. Хотя резервы воспрепятствовали неприятелю распространиться по Северной Таврии, но все- таки красные прочно утвердились у Каховки, заняв плацдарм на левом берегу Днепра, в 70 верстах от Перекопа.

Этот пункт оказался Ахиллесовой пятой «русской» армии. Красные, владея наведенным мостом через Днепр, в любой момент могли двинуть достаточные силы, чтобы отрезать белых от Крыма. Нам оставалось только ждать этого момента, который не замедлил подойти и в который Красная армия одним взмахом ликвидировала врангелевский набег.

Оценив значение Каховского плацдарма, Врангель рвал и метал после его утраты. Он обрушился на Слащева, повинного разве только в том, что принял участие во всей этой врангелиаде. Мужественного защитника Крыма зимою 1919–1920 года теперь признали виновным в сдаче главнейшей позиции и отрешили от командования корпусом. Но пилюлю Врангель позолотил, пожаловав ему титул «Крымского». Главный военный прокурор ген. Ронжин, конечно, сейчас же поспешил создать судебное дело по обвинению Слащева в каких-то старых грехах, вроде бессудного расстрела пары контр-разведчиков. Защитник Крыма, однако, получил воспитание в монархической Доброволии, поэтому ген. Ронжин не мог так легко справиться с ним, как некогда с демократом Сидориным.

Красная каховская болячка побудила Врангеля подумать о зиме, которая всегда несла белым поражение. Началось спешное укрепление Перекопского перешейка, — вернее, издан приказ об этом, так как на деле все фортификационные работы в этом районе свелись к очковтирательству.

Ватаги военнопленных приступили к устройству опорных пунктов в разных местах. Мелитополь и его окрестности, расположенные на возвышенности, обнесли колючей проволокой, которая сильно стесняла движение крестьянам. Почти перед каждой деревней вырыли окопы, часто на таких местах, что обстрел не превосходил 20–30 шагов.

Вождь, — это уяснили все, — более думал не о движении вперед под колокольный звон, а о защите того, что захвачено.

Близкое будущее показало, что и защищаться не пришлось. Застигнутый на месте преступления налетчик обычно спешит не защищаться, а удирать.

XIII. БОРЬБА С ПРЕСТУПНОСТЬЮ

Неудачу грандиозного деникинского предприятия даже в белом стане многие открыто объясняли бессовестным отношением войск к населению. Поборники правового строя, попранного «насильниками-большевиками», до такой степени ввели в систему грабеж, что боевым кличем добровольцев стало не «Святая, Великая, Единая, Неделимая», а «война до победы, грабеж до конца».

Шкуро, вождь кавказских партизан, кубанцев и горцев, открыто заявлял чуть ли не в раде, что грабеж — главный стимул, который заставляет идти вперед его воинство.

Деникин совершенно не боролся с этим пагубным явлением. Военная прокуратура его времени, робкая, малочисленная, приниженная, осуществляла и могла осуществлять надзор за законностью только на бумаге. Ген. Ронжин, конечно, понимал, какой страшный вред причиняют белому движению войсковые грабежи, и делал соответствующие представления. В ответ на это ставка отняла у прокуратуры право самостоятельного привлечения к ответственности командиров полков и вышестоящих лиц. С этой поры почтительные сообщения прокуроров о том или ином замеченном злоупотреблении оставались гласом вопиющего в пустыне, если начальство виновного, по тем или иным соображениям, не хотело возбуждать против него уголовного преследования.

В 1919 году, в г. Ростове, тогдашний помощник главного военного прокурора ген. И. Д. Иванов рассказывал мне много пикантного про порядки, существовавшие в корпусе ген. Шкуро.

Отчего же Деникин не принимает никаких мер против этого зла? — удивился я.

Пока приходится мириться. Деникин просил нас до занятия Москвы оставить в покое Шкуро и других военных начальников, допускающих грабежи. Иначе их части разбегутся. Суд состоится, когда в них не будет надобности.

Тогда ничего не выйдет, — возразил я. — Победителя не судят. Ген. Врангель отлично сознавал причины деникинского провала и не стеснялся открыто включать в их число грабежи. Он изгнал из армии партизанских вождей Шкуро и Покровского, более других повинных в этом безобразии, и объявил крестовый поход против обидчиков населения. Делая ставку на крестьянство, он искренно хотел защитить его от произвола войск. В этом намерении не могло быть ни фальши, ни двуличия, свойственных этому белому вождю в других случаях.