Лев Копелев - Мы жили в Москве

В эти дни в Москве Фрида умирала. Лечили химией, временами наступало улучшение, и тогда мы надеялись на чудо.

За несколько дней до ее кончины председатель Комитета Госбезопасности Семичастный, тот самый, который в 1958 году назвал Пастернака «свиньей», говорил на идеологическом совещании о литераторах, которые «развращают молодежь», и привел пример: «Вигдорова распространила по всей стране и за рубежом запись суда над Бродским».

Фрида умерла 7 августа 65-го года.

10 августа у ее гроба говорила Лидия Чуковская: «Из мира ушла большая, добрая сила — Фрида Вигдорова. Каждый, кто ее знал и любил, почувствовал себя сиротливее, несчастнее… Чужой беды для нее не было, чужая беда была для нее собственной, личной бедой… Каждое дело стоило ей много душевных сил. Особенно одно, жгуче-несправедливое, длящееся уже около полутора лет, — дело незаконно осужденного молодого ленинградского поэта. Это дело мы, писатели, должны принять как завещание Фриды Вигдоровой нам и должны продолжать без нее борьбу за ту судьбу, за которую она боролась… Ее имя войдет не только в историю нашей литературы, но и в историю нашей общественной жизни, нашей молодой гражданственности…»

Восьмого сентября в Москве на улице арестовали Андрея Синявского, а несколько дней спустя из Новосибирска привезли арестованного там Юлия Даниэля.

11 сентября сотрудники КГБ произвели обыски у двух московских приятелей А. Солженицына, у которых он оставил на хранение рукописи, письма.

И мы впервые занялись «профилактической чисткой»; рукописи — свои и чужие, — письма, дневники мы распределили на три группы:

1) можно оставить дома,

2) спрятать надолго и подальше и

3) хранить вне дома, но вблизи.

Синявского и Даниэля мы почти не знали, конфискацию архива Солженицына восприняли как угрозу всем. Если после падения Хрущева стал беззащитен прославленный автор «Ивана Денисовича» и «Матренина двора», которого совсем недавно выдвигали на Ленинскую премию, хвалили и в «Правде», и в «Известиях», то чего ждать всем другим? Его судьба неразрывно связана с судьбой нашей литературы, с судьбой страны.

А нам он был еще и лично близок.

Пятого декабря 1965 года в Москве впервые после 1917 года готовилась демонстрация в защиту прав человека и гражданина.

Людмила Алексеева, свидетельница этой демонстрации, в последующие годы стала деятельной участницей правозащитного движения. Она рассказывает: «За несколько дней до 5 декабря… в Московском университете и в нескольких гуманитарных институтах были разбросаны листовки «Гражданское обращение», напечатанное на пишущей машинке:

«…Органами КГБ арестованы два гражданина — писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства… В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан… Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола… Ты приглашаешься на митинг гласности, состоящийся 5 декабря в сквере на площади Пушкина у памятника поэту. Пригласи еще двух граждан…»

Автором «Обращения» был Александр Есенин-Вольпин — сын Сергея Есенина, математик и поэт. Вольпин и несколько человек рядом с ним развернули небольшие плакаты: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем» и «Уважайте Советскую Конституцию!» Задержали человек двадцать… Отпустили через несколько часов».[17]

Мы тоже получили это приглашение, однако на демонстрацию не пошли. Не было даже колебаний. Кое-кто говорил, что это может быть и провокация. Мы так не думали, но просто считали — это студенческая затея, вроде тех собраний у памятника Маяковскому, где читали стихи и произносили речи. Мы хотели действовать по-иному: не выходить на улицу, не взывать «всем, всем, всем!», а снова попытаться вразумлять власти и выпросить Синявского и Даниэля, как выпросили Бродского.

Мы начали заступаться за них, думая прежде всего об опасности, нависшей над Солженицыным.

Мы еще продолжали рассчитывать на возможности «прогресса в рамках законности», не замечая, что нас уже затягивало в новый и куда более крутой поворот.

5. ПРОРЫВЫ ЖЕЛЕЗНОГО ЗАНАВЕСА

Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия.

Нам внятно все, и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений.

Мы помним все — парижских улиц ад,

Венецианские прохлады,

Далеких рощ лимонный аромат

И Кёльна дымные громады…

«У нас украли мир», — говорила Анна Ахматова. Она, ее сверстники еще успели до 1914 года побывать в Париже, Риме, Берлине, Лондоне.

«Мы помним все…» Это блоковское «мы» и всеохватно и конкретно Гумилев, Горький, Пастернак, Ахматова, Цветаева, Мандельштам…

В 20-е и еще в начале 30-х годов некоторые советские литераторы тоже бывали за границей. Маяковский писал о своих поездках стихи, Пильняк, Ильф и Петров, Мих. Кольцов, Илья Эренбург — путевые очерки.

На полках наших библиотек и книжных магазинов были представлены все сколько-нибудь значительные зарубежные авторы. В 20-е годы большими тиражами издавались произведения Анатоля Франса, Ромена Роллана, Бернгарда Келлермана, Стефана Цвейга, Бернарда Шоу, Джека Лондона, О' Генри.

Издавались и книги таких «трудных авторов», как Пруст, Хаксли, Шпенглер, Фрейд. В 30-е годы чрезвычайно популярны были романы Генриха Манна, Фейхтвангера, Голсуорси, Дос Пассоса; начали было публиковать «Улисса» Джойса в журнале, но это было прервано.

Л. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — этот призыв украшал государственный герб советской державы, заголовки газет и денежные знаки. Едва ли не в каждом городе были улицы или площади, предприятия, школы, клубы и т. д. имени Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Августа Бебеля, Сакко и Ванцетти, Эрнста Тельмана, Андре Марта…

Самая крупная кондитерская фабрика в Москве называлась «Рот-Фронт». Напротив Кремля было здание Коминтерна — штаба мировой революции. И улица называлась улицей Коминтерна еще два года после его ликвидации.

В годы первых двух пятилеток на всех больших заводах и стройках работали группы немцев, американцев, австрийцев, чехов.

Любой приехавший в Россию иностранец, если он не был капиталистом, сразу же становился гражданином СССР — отечества всех трудящихся. Осенью 1934 года несколько сот австрийских социалистов-шуцбундовцев, эмигрировавших после уличных боев в феврале, поселились в Харькове, участвовали в выборах в городской Совет. Трое были избраны депутатами.