Джон Паркер - Британские командос 1940-2000

Только трем из судов пехотинцев удалось подойти к пляжу, и все, кто находился на них, были убиты, ранены или попали в плен. Вместе с майором Титчем Хоутоном погибло еще несколько человек, когда при высадке снаряд разнес на куски их десантное судно. Ни одному из находившихся на трех судах в тот день не удалось вернуться на базу. Общие потери: 76 человек из 370, хотя многие вообще не попали на берег.

В операции участвовал отряд коммандос № 10 (IА)[16], включавший роту французов и роту{1} «Икс», сформированный из бывших немецких подданных. Все немцы попали в плен, и больше их никогда не видели; несомненно, они умерли страшной смертью. Отряд № 10 потерял шесть из высадившихся восемнадцати человек. Американские рейнджеры также потеряли шесть человек из восемнадцати. Еще одно формирование коммандос впервые бросили в бой в Дьеппе — два отряда коммандос Королевского военно-морского флота (С и D). Они должны были прикрывать пляжи, однако, подобно прочим, некоторые так и не достигли намеченных целей, погибнув по дороге[17]. К середине дня операция «Джубили» практически закончилась. Те, кто сумел вернуться на суда, оставили позади побоище, подобное которому ни один из них не захотел бы увидеть снова: длинные пляжи Дьеппа, усеянные трупами и горящими обломками танков. Из 4963 канадцев в Англию вернулись только 2210, многие из них раненые. Если учесть, что много канадских подразделений так и не добралось до берега, потери неприемлемы по меркам любой войны. Всего канадцы потеряли 3367 человек, из них 1946 военнопленными и 907 убитыми.

Потери других подразделений были еще страшнее. Только вспомогательные войска не досчитались 3000 человек. Сильно пострадали экипажи кораблей, катеров, десантно-высадочных судов и военно-воздушные силы союзников. ВВС Великобритании задействовали 74 эскадрильи, канадские ВВС — 12. Масштаб воздушной битвы над Дьеппом очевиден из потерь, понесенных союзниками: сбиты 106 самолетов и только 30 пилотов уцелели. «Люфтваффе» потеряли 96 самолетов. Союзники также потеряли 300 десантно-высадочных судов и катеров, 28 танков и 1 эсминец.

Один из летчиков, канадец, упал в море после десятиминутного воздушного боя с немецким истребителем. В тот день ему повезло. Его, уносимого в открытое море, заметили с одного из десантно-высадочных судов, на котором спасались коммандос из отряда № 4. Судно изменило курс. Летчика втянули на борт, кто-то сунул ему в руку консервную банку с саморазогревающимся супом и сказал: «Нравится тебе такая служба?» У летчика не нашлось ответа, зато число потерь уменьшилось на единицу.

Взаимные обвинения вспыхнули уже на обратном пути, однако пиаровская машина в Лондоне была запущена на полную мощность. В официальном сообщении Маунтбеттен говорил о полезных уроках, которые послужат будущему, имея в виду неминуемое вторжение в континентальную Европу, и, как положительную сторону операции, он подчеркивал тот факт, что две трети ударного отряда вернулись домой. Уроки, несомненно, были получены, и не первые, так как все это уже проходили в Галлиполи. Однако стоил ли результат той дорогой цены, что была заплачена, — совершенно другой вопрос, и мнения тут диаметрально противоположны. Спорам предстояло длиться годами, и, совершенно естественно, особую горечь при каждом упоминании Дьеппа испытывают канадцы. Ни одно из главных действующих лиц никогда не признается в поражении, хотя каждый испытывал чувство вины, даже стыд, за происшедшее. У Патрика Портьюса, шесть недель после описываемых событий пролежавшего на больничной койке, было время для размышлений, и он пришел к выводу, разделяемому многими: Дьепп — полнейшая катастрофа, которая не должна была случиться. Когда он читал статьи в газетах, а позже — автобиографии и биографии армейской верхушки военного времени, его больше всего раздражали часто повторяемые утверждения об «усвоенных уроках», подобные заявлению Маунтбеттена сразу после Дьеппа. Вот слова Портьюса: «Я уверен, что 90 процентов тех уроков можно было усвоить, тренируясь в Британии у Уэймута или в любом другом месте. Взять, к примеру, тяжелые пехотные танки «Черчилль», которые прежде ни разу не участвовали в боях. Они просто рвали гусеницы на камнях: их можно было испытать в Британии и посмотреть, могут ли они работать на каменистом пляже. Мне очень, очень горько».

Кого же винить? Годы спустя в своих мемуарах фельдмаршал Монтгомери утверждал, что в рейде были допущены две серьезнейшие ошибки: решение о замене парашютистов на коммандос и отказ от предварительной бомбардировки немецких укреплений. Маунтбеттен пришел в ярость и уговорил Уилдмена Лашингтона, своего бывшего начальника штаба, написать ему письмо. В этом письме Лашингтон должен был напомнить, что председателем совещания, на котором принимались оба этих решения, был сам Монтгомери. Затем Маунтбеттен скопировал письмо и послал его Монтгомери вместе с поздравлениями по поводу «его замечательного вклада в историю военных успехов». Письмо нисколько не поколебало высокомерия Монтгомери. Он ответил, что не помнит Лашингтона, «слишком мелкую сошку», чье мнение не имеет никакого значения.

Словесную войну продолжили их биографы. Найджел Гамильтон в своей книге о Монтгомери «Монти: становление генерала», опубликованной в 1981 году, назвал Маунтбеттена «мастером интриги, ревнивым и неквалифицированным, который как капризный ребенок играет человеческими жизнями с полным безразличием к потерям, что объясняется его ненасытным, даже психопатическим, честолюбием». Гамильтон пошел еще дальше, заявив, что истинной причиной разгрома послужило невыполненное Маунтбеттеном обещание поддержать десант в Дьеппе артиллерией военно-морского флота, когда вместо серьезной поддержки, ограничились эсминцами класса «охотник». Филип Зиглер, биограф Маунтбеттена, в ответ утверждал, что Маунтбеттен прекрасно сознавал дефицит огневой мощи морской артиллерии и требовал от военно-морского командования линкоры или хотя бы крейсеры для поддержки рейда. Ему отказали.

Зиглер также посоветовал Гамильтону получше изучить сопутствующие подготовке рейда донесения разведки, которые, как подтвердили вернувшиеся из Дьеппа офицеры, оказались «абсолютно не соответствующими истине». Пререкания ничего не решили. Обвинения и контробвинения лишь усиливали горечь. Однако был еще один аспект этой катастрофы: тайные помыслы самого Черчилля, который фактически осуществил удивительную мистификацию. Черчилль прекрасно понимал все слабости рейда, но не воспрепятствовал ему, хотя и мог бы, ведь сам Монтгомери хотел отказаться от операции. Черчилль находился под сильным давлением американцев и русских, требовавших открыть второй фронт в Западной Европе, чтобы ослабить натиск немцев на Советы. Он знал, что союзники не готовы к такому шагу, и был уверен, что любое нападение на Европу будет отбито. Сколько бы Рузвельт и Сталин ни запугивали Черчилля серьезностью обстановки, он не собирался поддаваться и ввязываться в операцию, еще более опасную, чем унизительный разгром при Дюнкерке. Причем в то же время Монтгомери готовил 8-ю армию к новому и жизненно важному наступлению на Африканский корпус Роммеля — обстоятельство, на которое часто не обращают внимания. Опасность, как вспоминал Черчилль в IV томе «Второй мировой войны» заключалась в том, что Сталин, войска которого громили на всех фронтах, мог попытаться заключить сепаратную сделку с немцами, подобно Ленину в 1917 году. Угроза, по мнению Черчилля, подразумевалась, когда летом 1942 года Сталин послал своего министра иностранных дел Молотова в Лондон и Вашингтон с просьбой открыть второй фронт, дабы «оттянуть 40 немецких дивизий».