Герхард Больдт - Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

Однако в целом эта обескровленная армия, ощущавшая острую нехватку в транспорте, танках, артиллерийских орудиях, средствах связи, не могла считаться боевой единицей в традиционном понимании. Но, объединившись с сохранившимися в районе Франкфурта-на-Одере подразделениями 9-й армии, она, по замыслу руководителей Третьего рейха, должна была вызволить Берлин из вражеской блокады. Для обороны самого города в распоряжении военного командования имелись остатки 56-го танкового корпуса, пробившегося с боями во главе с генералом Вейдлингом с фронта на Одере, вернувшиеся оттуда же изрядно потрепанные дивизионы зенитных орудий и отряды ополченцев (фольксштурмистов), плохо обученных, примитивно вооруженных и едва ли пригодных для серьезных боевых операций. На всем 120-километровом фронте, опоясывавшем Берлин, почти не было артиллерии, а для небольшого количества орудий недоставало снарядов. Намечалось восполнить изрядно поредевшие солдатские ряды за счет молодых членов гитлерюгенда. В городе, кроме того, все еще оставалось не менее 2 млн. гражданских лиц. Две дивизии стояли в Потсдаме, командовать ими в этот день был назначен генерал Рейман. Защитники Берлина располагали 40 или 50 танками. В то же время для штурма Берлина советское командование выделило четыре армии, несколько тысяч танков и бронетранспортеров.

— Как по-вашему, долго ли сражение здесь продлится? — спросил я Бернда.

— Восемь, самое большее десять дней, — ответил он.

— И что можно ожидать от армии Венка?

— Ничего, абсолютно ничего. При ее численности и материально-техническом обеспечении эта армия не может существенно повлиять на соотношение сил и на ход боевых действий.

— Значит, по-вашему, нет совершенно никакой надежды?

— Вообще никакой, кроме как затянуть битву за Берлин еще на несколько дней, — заявил Бернд и с горечью добавил: — Быть может, хоть какая-то надежда и появилась бы, если бы не Гитлер. Видите ли, он по-прежнему грезит наступлением, все еще не отказался от своего плана атаковать противника и восстановить немецкие позиции на Одере!

И хотя фюрер уже однажды во всеуслышание признал, что война проиграна, он, судя по всему, был еще как будто не в состоянии в полной мере осознать, как на самом деле развивается ситуация за пределами подземного бункера. После возвращения в Берлин в январе 1945 г. Гитлер ни разу не покинул имперскую канцелярию. Потребовалось бы всего несколько часов, чтобы уяснить себе истинное положение вещей, увидеть все собственными глазами, но именно этого-то он и не желал. Гитлер боялся разрушить свой иллюзорный мир фантазий, соприкоснувшись с реальной действительностью. В тех редких случаях, когда кто-то отваживался говорить ему правду, противоречащую его фантазиям, фюрер моментально выходил из себя. Между тем снаружи шел полным ходом процесс дезинтеграции немецких вооруженных сил, распадались сами основы германского государства; но Гитлер не хотел этому верить, он все еще мечтал о наступлении и приказал вешать любого солдата и фольксштурмиста, самовольно покинувшего позиции или утратившего веру в победу и выражающего пораженческие настроения.

И в это утро на берлинцев, все еще живущих и сражающихся в городе и на его подступах, опять обрушился мутный поток лживой оптимистической пропаганды в виде плакатов, листовок и радиосообщений — плод буйной фантазии Бормана и Геббельса. Трудно себе представить, но, как видно, Гитлер после случившегося с ним накануне припадка вновь собрался с духом и даже приободрился. И хотя верится с трудом, но факт остается фактом: одержимый бредовой идеей предстоящего победоносного прорыва генералов Штейнера, Хольсте, Венка, Шёрнера и Буссе, он без всякого сожаления обрекал на тотальное уничтожение Берлин и его население. Быть может, торжественные обещания Кейтеля и Йодля вселили в него совершенно беспочвенные надежды, или же сказывались страх и безумство человека ввиду неумолимо приближающейся собственной смерти.

В первой половине дня были учреждены так называемые «летучие» военные суды, облеченные в нарушение всех существующих законов неограниченной властью и составленные из сотрудников берлинских филиалов гестапо, службы безопасности (СД), военной и уголовной полиции. Это были почти без исключения нацистские фанатики, послушные орудия в руках Геббельса и Бормана. Они вешали людей без разбора, прикрепляя к груди своих жертв плакаты с обвинениями в трусости или измене. Сотни солдат, офицеров и генералов, многие награжденные за мужество и отвагу, были вздернуты на фонарных столбах и придорожных деревьях только за то, что убедились в бесполезности дальнейшей бойни и разрушений и не хотели в них участвовать. Порой лишь минутное помутнение сознания или какое-то обыкновенное недоразумение, которое не удавалось сразу прояснить, заканчивалось в буквальном смысле линчеванием.

Кое-как приспособившись к окружающей обстановке, я принялся за работу; требовалось подготовить штабные карты к утреннему совещанию у Гитлера. Осложнялась же работа тем, что за последние три дня сменились три военных коменданта Берлина, и каждый раз смена сопровождалась полной реорганизацией порядка подчиненности сверху донизу. После отстранения, по инициативе Геббельса, генерала Реймана на этот пост назначили «человека Геббельса», фанатичного нациста подполковника Катера, а после его ранения — подполковника Беренфенгера. В конце концов я нашел собственное решение проблемы, возникшей из-за комендантской чехарды. Я стал, минуя главного столичного коменданта, получать информацию по телефону непосредственно от комендантов восьми секторов обороны города, на которые был поделен Берлин.

Этот день еще не кончился, когда мне довелось быть свидетелем занимательного спектакля театра абсурда, разыгранного в имперской канцелярии. Как мне сказали, сразу после полудня по радио было передано послание от Геринга; в нем он, ссылаясь на поступившую информацию о том, что ход военных действий не позволит Гитлеру в полной мере выполнять обязанности главы государства, заявил о своем намерении взять на себя функции руководителя Третьего рейха и главнокомандующего вооруженными силами в соответствии с положениями закона от 29 июня 1941 г. Далее в послании говорилось: если он, Геринг, до 10 часов 23 апреля не получит от Гитлера ответа по существу, то будет считать, что фюрер одобряет его инициативу. Чтобы послание не попало в руки Бормана прежде, чем его увидит Гитлер, Геринг отправил идентичные сообщения своему представителю в имперской канцелярии полковнику Бюлову и генерал-фельдмаршалу Кейтелю. Но случилось именно то, чего Геринг больше всего опасался и что старался предотвратить. Первым прочитал послание как раз Борман и не теряя времени доставил его Гитлеру, разумеется, с комментариями, сводившимися к тому, что, дескать, ультиматум Геринга — это очевидная государственная измена. Между тем послание вовсе не походило на ультиматум, а по тону скорее напоминало обычный запрос и буквально пестрело всевозможными заверениями в преданности Гитлеру. И все-таки Борман сумел убедить Гитлера в коварных замыслах Геринга. В результате интриги Бормана этим же вечером Гитлер своим приказом, переданным по радио, снял Геринга со всех постов и должностей, исключил из рядов нацистской партии и лишил звания рейхсмаршала.