Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

«Увлечение Маяковского комфутскими идеями было случайным и временным. Эти идеи в основном исходили от таких комфутов как О.Брик, Б.Кушнер, Д.Штеренберг, Н.Альтман и др.».

В тех же комментариях к шеститомнику также указывалось, что уничтожить художественное наследие прошлого призывал тогда не Маяковский, а Осип Брик:

«… наиболее характерной является статья О.Брика «Дренаж искусства», в которой всё наследие классиков объявлялось реакционным, буржуазным, уподоблялось идейному чаду».

Эти категоричные утверждения не соответствуют действительности. Ничего «случайного» и «временного» в увлечении Маяковского идеями комфутов не было – ведь существовала единая и весьма боевая команда коммунистов-футуристов, в которой он находился в первых рядах (несмотря на свою беспартийность). Но власти по-прежнему решительно отказывали комфутам в признании, так как слишком ревниво относились к любой попытке кого бы то ни было выступить под другим именем (не большевистским).

И тут подал голос Горький.

Ссора с «Буревестником»

В тех регионах страны, где правили большевики, год 1919-ый был голодным. Юрий Анненков пишет:

«Зимой… я ездил в один из южных городов, только что занятых красными… Приехав из нищего Петербурга, я был поражён неожиданным доисторическим видением: необозримые рынки, горы всевозможных хлебов и сдоб, масла, сыров, окороков, рыбы, дичи, малороссийского сала, бочки соленья и маринада, крынки молока, горшки сметаны, варенца, простокваши; гирлянды колбас; обилие и разнообразие изготовленных блюд, холодных и ещё дымящихся, распряжённые повозки, заваленные мешками, корзинками, бочонками и бидонами; лошади и волы, лениво жующие сытый корм; людская толчея, крики, смех…

По всей видимости, принцип социалистической рационализации ещё не успел распространиться в этой едва «освобождённой от гнёта капитализма» области».

В тот «южный город» Анненков поехал по просьбе Горького, поэтому, вернувшись в Петроград, привёз ему горы продуктов, посланные «буревестнику революции» поклонниками его таланта.

Между тем на территорию Белоруссии начали наступать польские войска.

В творчестве Маяковского все эти события не отражены никак. Ему и Брикам начало 1919 года запомнилось совершенно другим – тем, что они внезапно обнаружили резкое охлаждение к ним Луначарского.

Бенгт Янгфельдт, посвятивший этому инциденту целую главу своей книги, писал:

«Лили растерялась, заметив однажды, что при встрече с ними Луначарский едва поздоровался. Она рассказала об этом Шкловскому, который с удивлением отозвался: неужели она не слышала, что Горький рассказывает „всем“ о том, как Маяковский "заразил девушку сифилисом и шантажировал её родителей"?»

Василий Васильевич Катанян в своей книге привёл рассказ самой Лили Юрьевны:

«Я взяла Шкловского и тут же поехала к Горькому. Витю оставила в гостиной, а сама прошла в кабинет. Горький сидел за столом, перед ним – стакан молока и белый хлеб – это в девятнадцатом-то голодном году!

– Так и так, мол, откуда вы взяли, Алексей Максимович, что Володя кого-то заразил?

– Я этого не говорил.

Тогда я открыла дверь в гостиную и позвала:

– Витя! Повтори, что ты мне рассказал.

Тот повторил, что да, говорил, в присутствии такого-то. Горький был припёрт к стене и не простил нам этого никогда. Он сказал, что "такой-то " действительно это говорил со слов одного врача. Я попросила связать меня с «таким-то» и с врачом. Я бы их всех вывела на чистую воду!»

Виктор Шкловский:

«Конечно, Горькому разговор был неприятен, он стучал пальцем по столу, говорил:

– Не знаю, не знаю, мне сказал один очень серьёзный товарищ. Я вам узнаю его адрес».

Лили Брик:

«Но Горький никого из них „не мог найти“. Недели через две я послала ему записку…»

Записка эта хранится в Центральном литературном архиве. Вот она:

«Алексей Максимович, очень прошу Вас сообщить мне адрес того человека в Москве, у которого Вы хотели узнать адрес доктора. Я сегодня еду в Москву с тем, чтобы окончательно выяснить все обстоятельства дела. Откладывать считаю невозможным.

Л.Бри к».

На другой стороне листка рукою Горького написано:

«Я не мог ещё узнать ни имени, ни адреса доктора, ибо лицо, которое могло бы сообщить мне это, выехало на Украину с официальными поручениями.

А.П.»

Пришлось Лили Брик обратиться к девушке, из-за которой разгорелся весь сыр-бор:

«… и та сказала, что не было ничего подобного. Она мне рассказала, что знает, что пустил этот слух один литератор из ревности к Маяковскому, поскольку она в своё время ушла от него к поэту. Горький сплетню с удовольствием подхватил и пустил дальше, ибо теперь он ревновал к литературной славе Маяковского, которого широко печатали. Горький очень сложный человек. И опасный. Знаменитый художник отнюдь не всегда бывает образцом нравственности».

Бенгт Янгфельдт:

«Девушкой была не кто иная, как Соня Шамардина, а источником слухов – её самоназначенный опекун Корней Чуковский, бдительно охранявший её добродетель зимой 1914 года, когда она близко общалась с Маяковским».

Когда все обстоятельства дела были выяснены, Лили Брик отправилась к наркому по просвещению:

«Я рассказала эту историю Луначарскому и просила передать Горькому, что он не бит Маяковским только из-за своей старости и болезни».

Здесь Лили Юрьевна явно переборщила, потому что не известно ни одного случая, чтобы Маяковский кого-либо ударил (вообще применил свою физическую силу). Драчуном поэт-футурист не был.

Но столкновение с Горьким показало Маяковскому и комфутам, что им не ужиться в одном городе с «буревестником революции». Да и биться за место под солнцем в Петрограде, который после переезда Совнаркома в Москву стал превращаться в провинциальный город, было бесперспективно. Поэтому и возникло решение переселиться в большевистскую столицу.

Аркадий Ваксберг:

«Никто в точности не знает, кто из семейного триумвирата первым подал мысль о необходимости жить неподалёку от власти. Зная инертность Брика и зависимость Маяковского, можно, не боясь ошибиться, сказать, что инициатива принадлежала именно Лиле».

Вполне возможно, что совет переехать из Петрограда в Москву дал Лили Брик её старый знакомец Лев Гринкруг, который пошёл работать к большевикам – стал финансовым директором Российского телеграфного агенства (РОСТА).