Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
Сегодня, чтобы уяснить трудные места в «Кво вадис» и «Росмерсхольме», я, точно моллюск, на целый день спрятался от всех. Наверное, и на выставку Гахо не пойду – буду читать вторую часть «Воскресения». (…)
Неделю, оставшуюся до конца экзаменов, я запретил себе читать, писать письма и совершать дальние прогулки. Что касается прогулок, с этим ещё можно смириться, можно даже заставить себя не писать, но временами я не в силах отказаться от чтения и тогда, хоть я и испытываю угрызения совести, прикрывая книгу учебником по химии, тайком читаю. (…)
Уважающий Вас, Акутагава Рюноскэ
1910
ПИСЬМО ЯМАМОТО КИЁСИ[53]
Апрель 1910 года, Сиба
Dear Sir!
Принял наконец окончательное и бесповоротное решение поступить на английское отделение. Желающих изучать гуманитарные науки становится всё меньше, сейчас число поступающих в первый колледж либо равно числу мест, либо лишь незначительно превосходит его, а в провинциальных колледжах желающих даже меньше, чем мест. Кажется, такова же судьба и естественных наук.
Даже представить себе трудно, до чего мы станем industrial[54]. Родилась новая тенденция – отделение сельского хозяйства поглощает все таланты. Один из них – ты. Можешь гордиться этим. Сегодня мне захотелось, очень захотелось послушать музыку. И как раз дают концерт в зале Сэйнэн кайкан. Уже совсем было собрался пойти, но потом передумал. Я находился в каком-то странном состоянии – буквально не мог заставить себя выйти из дому. Если у меня снова возникнет такое же непреодолимое желание, очень прошу тебя, пойдём вместе, а то один я ещё много лет не соберусь на концерт.
Ты, наверное, занимаешься, а я по-прежнему читаю «Таис».
Может, зайдёшь? А то бываешь у меня только по делам, мне это неприятно. Постыдился бы. Всё время ссылаешься на занятость и забегаешь на минутку.
Ты так давно не был у меня, что, наверное, и дорогу забыл. Сядешь в электричку, идущую к главным воротам храма, и сойдёшь на улице Анадава (Симбаси – улица Гэнскэ – улица Рогэцу – улица Удагава). Сойдёшь и пройдёшь немного вперёд: между лавкой старьёвщика и баней – переулок (на грязной стене бани увидишь стрелку и надпись «Скотоводческая ферма»). Пройдёшь переулок до конца и окажешься на широкой улице, прямо перед тобой будет вывеска «Скотоводческая ферма», рядом узкий переулочек, войдёшь в него, и тут же справа ещё одна вывеска – «Молоко». Напротив, чуть правей, дорога. По ней ты дойдёшь до ворот. Они ведут в дом наложницы одного депутата. Поэтому в эти ворота не входи. Слева от них – раздвижная дверь. Отворив её, увидишь ящик для гэта, на нем – детская лошадка.
Попав сюда, ты сможешь без труда добраться до моего письменного стола, так как уже оказался в прихожей моего дома в Сиба. (…)
Рю
ПИСЬМО ХИРОСЭ ТАКЭСИ
6 июня 1910 года, Хондзё
Благодарю Вас за вчерашний вечер. Сегодня утром мы втроём, Нисикава, Ямамото и я, пошли в первый колледж подавать прошения о приёме. Мы вошли туда, когда башенные часы показывали ровно половину десятого. Номера, которые нам выдал привратник, уже достигали пятидесяти – нас это поразило. В вестибюле мы сняли гэта и, пройдя босиком по холодному бетонному полу коридора, направились в бухгалтерию, чтобы внести плату за допуск к экзаменам. Бухгалтер вызвал меня: «Акугава-сан» – меня поразило, что он переврал мою фамилию. Мы пришли в комнату, где подают прошения, – там человек в синей форменной одежде, как у посыльного, какой-то машинкой, похожей на ту, которой нарезают солому, небрежно отхватывал белое поле фотокарточек поступающих. После чего пожилой человек в европейской одежде и средних лет – в японской забирали прошения и фотокарточки и выдавали экзаменационные удостоверения. Мы с удивлением узнали, что большинству поступающих за двадцать. Среди них немало таких, кто сдаёт экзамены уже в третий раз. Мы встретили там Мацудзаки, который окончил нашу школу в прошлом году. Столкнулись с Хосокавой и ещё одним прошлогодним выпускником, имени которого я не знаю. Всё так странно.
Когда мы подавали прошения, мимо нас, что-то напевая, прошли несколько человек в белых шляпах, потом проследовал худой преподаватель в какой-то странной профессорской мантии – мне даже завидно стало. Наконец подошли наши номера, и мы подали свои прошения. (…)
Спрятав за пазуху экзаменационное удостоверение и памятку для поступающих, я по грязным улицам только что добрался до дому. Чувство, будто жизнь кончена. Сдам я экзамены или провалюсь, но это чувство сохранится у меня надолго.
Теперь я уже у себя в Сиба и снова должен браться за словари. Я голоден и очень взволнован. (…)
С уважением, Акутагава Рюноскэ
ПИСЬМО САЙТО САДАЁСИ[55]
1 сентября 1910 года, Хондзё
Судя по твоему письму, в будущем году ты не собираешься снова держать экзамены в первый колледж. Но если такие мысли у тебя всё же есть, то, как мне кажется, нет ничего плохого в том, чтобы прожить год в деревне. И там можно для себя что-то открыть. Ты уж прости меня – мне, человеку постороннему, не следует слишком уж вмешиваться в твои дела, я это прекрасно понимаю. Лес белых берёз на севере России помог Тургеневу создать свой шедевр «Записки охотника», запах волошек в степи помог Гоголю создать прекрасное описание пейзажа в «Тарасе Бульбе». Я уверен, что кое-что тебе даст и Синсю. Буду рад, если сможешь зайти ко мне до отъезда.
Твой
1911
ПИСЬМО ЯМАМОТО КИЁСИ
1911 год
До одиннадцати часов в одиночестве гулял под дождём. Дважды прошёл мимо твоего дома. Без всякой причины меня охватило раздражение, и теперь захотелось поделиться с тобой причиной этого. Никто, кроме тебя, не захочет меня выслушать.
Меня поджидает страшная западня, а дорога у меня только одна. И значит, я в неё обязательно попаду – что же мне делать? Наверное, нужно собрать все силы, чтобы избежать её? Если вспомнить, в каком положении оказался Одзаки, который, заболев, запил, ты поймёшь, как всё это печально. Да и меня самого стоит пожалеть.
Лермонтов говорил: «Во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Мне кажется, я тоже раздвоен. Одно из моих «я» беспрерывно насмехается над другим моим «я» и унижает его. Я ничего не стоящий человек, лишённый самолюбия. Может быть, это объяснит, почему я, прочитав «Боркмана» и «Нору», не живу своей собственной жизнью. Я нахожусь в каком-то опьянении и в то же время беспрерывно пробуждаюсь
