Анри Труайя - Борис Пастернак

Догадываясь, в каком смятении чувств находится супруг, стоящий на пороге смерти, Зина в конце концов говорит ему, что позовет Ольгу Ивинскую, чтобы побыла у его постели. Она готова сейчас сделать что угодно, лишь бы облегчить последние минуты жизни мужа. Она сожалеет, что так сильно ревновала его когда-то. «Мне уже все равно, я могу позволить ей прийти, а с нею — полусотне королев красоты!» — сказала она Борису, и на лице ее было написано, что теперь она уже что угодно стерпит. Разве не удивительно, что в русском языке один и тот же глагол — «жалеет» — обозначает сразу и «сожалеет (о чем-то)», и «жалеет (кого-то)»? Когда жалеют женщину и когда сожалеют о том, что ее бросили, на язык тому, кто совершает эти два разных поступка, приходит одно и то же слово, только прозвучит это по-разному, «жаль мне тебя» или «Жаль, что я тебя бросил»…

Зина предложила позвать Ольгу, но Пастернак отклонил это предложение, это разрешение, полученное чуть ли не в последнюю минуту. Вместо того он попросил жену пройтись по его волосам щеткой и расческой — так, чтобы не нарушить «боковой пробор», — и аккуратная прическа ему понадобилась, чтобы выглядеть получше перед медсестрами.

Зина оставалась за дверью, когда Борису делали очередное переливание крови, а когда врач вышел и увидел ее, он произнес слова, которых она давно с таким ужасом ожидала: конец неизбежен. «Мне его не спасти, — сказал доктор. — У него кровоизлияние в легкое».

Пастернак, прикованный к постели, больше не сомневался: он на краю бездонной черной ночи, о которой он так мечтал, когда бунтовал против многочисленных нелепостей своей жизни. Иногда он задумывался о странном своем характере, слишком часто служившем помехой для того, чтобы, проявляя милосердие, расстаться с прежней страстью, отошедшей на второй план. Вспоминал отца: как тот благоговейно хранил в уголке мастерской свои первые холсты, не имевшие никакой художественной ценности наброски, время от времени начиная их рассматривать с ностальгической нежностью, будто соизмеряя с ними пройденный путь. Неужели сердцу Бориса присуще нечто вроде подобного же атавизма? Любя Зину, он не пожертвовал ради нее Ольгой. Любя поэзию, он не забыл ее, не пожелал забыть, когда стал писать роман в прозе. Подростком, в пору юной большевистской революции, порыв вознес его на гребень волны, но стоило этой революции показать свое истинное лицо, он, не колеблясь, отрекся от былых убеждений. И все-таки он не переменчив и не слабодушен. Он не боится быть скомпрометированным своими воззрениями. Просто важнее всего для него — писать. Когда он чертит пером по бумаге и там появляется слово, он вкладывает в это слово всю душу, а когда говорит — не доверяет собственной интонации. Вот почему, умолкнув навеки, он никого не лишит своей правды.

Внезапно судьба незаконченной пьесы, участь последнего стихотворного сборника, договоры с издателями, всемирная слава и немилость родной страны — вся эта дребедень отступила на задний план. Истинный ли он лауреат Нобелевской премии или нищий холодный сапожник — важно не то, что он делал вчера, а то, что происходит… вот-вот произойдет сегодня. Сейчас.

Еле слышным голосом он попросил всех выйти и оставить их с женой наедине. И, глядя на Зину, не сводившую с него глаз, невнятно проговорил: «Я очень любил жизнь и тебя, но расстаюсь с жизнью без всякой жалости: кругом слишком много пошлости, не только у нас, но и во всем мире. С этим я все равно не примирюсь. Спасибо тебе за все»[142].

Затем, поцеловав жену и благословив детей, Пастернак отдался в руки сестер: кислородные баллоны и множество разных уколов без всякой пользы продлевали агонию.

30 мая 1960 года ночь выдалась душной, жаркой, воздух был неподвижен. Борис Пастернак прерывисто дышал. А был ли он еще здесь? В одиннадцать двадцать вечера он пошевелил губами, но никто не услышал ни звука. Смерть лишила его слова, теперь он мог защитить себя только своими книгами. Ему только что исполнилось семьдесят лет.

Глава VII

Неукротимый покойник

Земная жизнь Пастернака окончилась, но вневременная его судьба продолжалась. Даже его труп стал для властей очередным неудобством.

После того, как тело с помощью медсестер было обмыто и одето, Зина легла на кровать и стала молиться, хотя никогда не верила в Бога. Назавтра ни одна газета не сообщила о смерти писателя: новость не сочли «злободневной». Тем не менее известие распространялось из уст в уста с такой скоростью, что к утру 2 июня вся Россия знала о трагическом событии. Литфонд прислал венок с надписью, способной в наименьшей степени его скомпрометировать: «Члену Литературного фонда СССР Борису Леонидовичу Пастернаку от группы товарищей». Отпевания не было[143]. И все-таки на кладбище собралась внушительная толпа.

Ритуал прощания близ открытой могилы прошел спокойно и благоговейно. Однако даже в смерти Борис Пастернак оставался на подозрении у советской полиции. 4 июня 1960 года отдел культуры передал в ЦК КПСС информацию о похоронах этого «страшного» покойника «В ночь с 30 на 31 мая с.г. на даче в пос. Переделкино (под Москвой), на 71 году жизни, после тяжелой болезни (инфаркт сердца, злокачественная опухоль) скончался писатель Б. Л. Пастернак, — читаем мы в этом отчете. — В течение последнего месяца к больному были прикреплены врач и медицинская сестра из Центральной поликлиники Литфонда СССР, организованы консультации крупных специалистов различных областей медицины.

Зарубежная буржуазная печать пыталась использовать болезнь и смерть Пастернака для возбуждения общественного мнения в антисоветском духе. За несколько дней до смерти агентство «Ассошиэйтед Пресс» передало некролог на случай смертельного исхода болезни, в котором восторженно оценивалось творчество Пастернака и особенно роман «Доктор Живаго», вызвавший «восхищение во всем мире», но «отвергнутый Кремлем». «Интерес Запада к книге «Доктор Живаго», — сообщалось далее, — носил в значительной мере политический характер, и эта книга стала одним из основных орудий в холодной войне». В шведской печати публиковалась сводка о состоянии здоровья Пастернака. Иностранные корреспонденты в течение нескольких дней дежурили у дачи, ожидая его смерти.

Второго июня на похороны Пастернака, состоявшиеся в соответствии с его пожеланием на кладбище в Переделкине, собралось около 500 человек, в том числе 150–200 престарелых людей, очевидно, из числа старой интеллигенции; примерно столько же было молодежи, в том числе небольшая группа студентов художественных учебных заведений, Литинститута и МГУ. Из видных писателей и деятелей искусств на похоронах присутствовали К. Паустовский, Б. Ливанов, С. Бирман. Были присланы венки от некоторых писателей, деятелей искусства, от Литфонда, а также от частных лиц. Корреспондент агентства «Ассошиэйтед Пресс» Шапиро возложил венок «от американских писателей». Ожидалось выступление К. Паустовского и народного артиста СССР Б. Ливанова. Однако оба они в последний момент выступить отказались, сославшись на нездоровье».