Георгий Арбатов - Человек системы

Все это трогающие какие-то душевные струны у всех нас, участвовавших в этой работе, воспоминания. Действительно было интересно. А кроме того, в таком рабочем общении Ю.В. Андропов часто показывал себя с самой лучшей стороны, а были у него стороны и не такие привлекательные. (К личности и роли Ю.В. Андропова, его положительным качествам и слабостям я еще буду возвращаться.) Но это, так сказать, лирика. Более существенно другое: что дали эта работа, усилия группы консультантов и самого Андропова полезного для развития политической мысли и для политики?

Начну с вопросов, которыми мы непосредственно занимались, – отношений с социалистическими странами. В свете событий 1989 года, конечно, трудно говорить о пользе того, что делалось в первой половине шестидесятых. Но, думаю, все же некоторых, еще более серьезных, трудностей тогда избежать удалось. В частности, лично Андропов и группа консультантов содействовали размыванию старых представлений о формах и принципах наших отношений со странами Восточной и Центральной Европы. Я имею в виду представления о том, что нашей стране в социалистическом содружестве были отведены особые права, включая право командовать и уж как минимум учить, наставлять других, заставлять во всем следовать нашему примеру, ибо все, что она, наша страна, делала, только и могло быть «единственно правильным». Эти представления оставались частью политической психологии многих работников даже после XX съезда, в середине шестидесятых годов, прежде всего в аппарате ЦК КПСС (включая отдел, которым руководил Ю.В. Андропов). Мы старались противопоставить этой разновидности административно-командного мышления достойную альтернативу: уважительное отношение к другим социалистическим странам и их опыту, терпимость к отклонениям от наших образцов, от того, что существует у нас, понимание необходимости строить отношения на основе учета взаимных политических и экономических интересов. Хотя каждый шаг вперед давался здесь ценой большого труда, думаю, кое-что в эти годы сделать все же удалось (правда, в сравнении не столько с тем, что должно было быть, сколько с тем, что было раньше).

Удалось поставить (хотя, к сожалению, далеко еще не решить) вопрос о необходимости отказа от столь привычных нам автаркических настроений и традиций в экономике, о важности экономической интеграции.

Еще одно дело, в которое Отдел ЦК КПСС в те годы смог, как мне кажется, внести известный вклад, – это утверждение более реалистических и более широких взглядов на внешнюю политику, на отношения с Западом. И закрепление, и обоснование нового подхода к мирному сосуществованию – не как к тактике и тем более пропаганде, не как к временной передышке, а как к реальной возможности и необходимости, которую отнюдь не отменяют противоречия между социализмом и капитализмом.

Далее – это я считаю особенно важным, – на закате «эры Хрущева», омраченном серьезными подвижками назад, уступками сталинизму, так же как в период колебаний политической линии, начавшихся после октябрьского (1964) пленума ЦК КПСС, мы, как и другие сторонники курса XX съезда, старались использовать все возможности, чтобы этот курс сохранить. И если уж нельзя было остановить, то хотя бы затормозить начавшийся откат.

Конечно, возможности наши были ограниченны. Но они существовали. Политическая борьба тогда вступила в этап, так сказать, жесткой позиционной войны, когда даже от упоминания в документах и речах руководителей каких-то «ключевых» слов и политических понятий (скажем, «культ личности», «XX съезд», «общенародное государство», «партия всего народа», «мирное сосуществование» и т. д.) зависел исход множества схваток, происходивших в разных слоях общества. Схваток, которые влияли на политические решения, не говоря уж о судьбе статей в печати, кинофильмов, пьес, а то и людей, развитии тех или иных направлений исследований о психологическом и политическом климате в стране. Поэтому работа над заданиями руководства, составлявшая основную часть деятельности группы консультантов, обретала заметный практико-политический смысл. Мы питали надежду, что выработанные совместно идеи и аргументы Ю.В. Андропов сможет довести до руководства. И наконец, именно у группы консультантов Отдела ЦК, а в какой-то мере и Международного отдела имелась в этом плане еще одна, временами весьма эффективная возможность влиять на ход некоторых внутренних дискуссий, открывшаяся и связи с резко обострившейся полемикой с маоистским руководством КПК.

Об этом несколько подробнее я скажу ниже. Завершая же тему об очагах, «оазисах», где развивалась в те непростые годы общественная мысль, хотел бы еще раз повторить, что упомянул лишь те, в которых работал, с которыми был непосредственно связан. Существовали, несомненно, и другие. Но о них, я надеюсь, напишут те, кто их лучше знает.

Оценивая роль этих «оазисов», не буду, конечно, утверждать, что под их благотворным воздействием ожила, превратилась в благоухающий цветущий сад наша общественно-политическая мысль, обращенная Сталиным в пустыню. Так, к сожалению, не произошло и не могло произойти. Наоборот, обстановка вскоре начала ухудшаться, и творческая мысль подверглась новым ограничениям, а то и гонениям. Но тем не менее эту роль нельзя и недооценивать. Развившаяся в этих «оазисах» мысль все же смогла улучшить, оживить, осовременить интеллектуальную атмосферу в нашем обществе и, главное, успела бросить семена, которые взошли много лет спустя, чтобы сыграть заметную, может быть даже существенную, роль в годы перестройки.

Институт США и Канады АН СССР, или Как мы «открывали» Америку

В предыдущей главе я охватил довольно значительный и очень важный в моей жизни отрезок: детство (включая пребывание с родителями за рубежом), войну, студенческие годы и почти двадцать лет своего становления как работника – журналиста, политического советника руководства. Собственно, эти годы в значительной мере сформировали меня и как специалиста, и как личность.

Поскольку глава была в основном биографической, ее логическим продолжением является глава об Институте США, которому я отдал тридцать лет своей жизни. Его становление было самым большим делом, какое мне довелось осуществить, и оно в значительной мере сформировало меня и как ученого, и как политика.

Решение о создании института (сначала – только США, Канада добавилась в 1975 году) было принято в мае 1967 года. А в декабре я стал директором института, которого еще не было. Не было ничего: ни людей, ни помещения, ни стола, ни стула. Две недели я и был «институтом». Потом начали приходить люди, постепенно складывался коллектив, мы получили помещение (пусть временное и в немыслимо запущенном состоянии), понемногу обставлялись, обживались, трудились (здесь я настаивал, чтобы в полную силу, представляя себе, что безделье любой коллектив разлагает).