Любовь и пепел - Пола Маклейн
Его глаза сверкнули, как будто он добился того, чего хотел, или ждал, что я снова его ударю. Вместо этого я развернулась и выскочила из бара. Я бежала, не останавливаясь, пока не оказалась за дверью своего номера. Не стала включать свет, просто налила себе выпить и трясущимися руками взяла стакан, затем услышала стук в дверь.
— Марти, открой! Впусти меня.
Я сидела на краю кровати неподвижно, словно камень. Мне не хотелось выходить к нему, после этого представления я даже подумать об этом не могла. Но его голос стал громче. Эрнест начал стучать в дверь, выкрикивая мое имя, и я поняла, что в его нынешнем состоянии он не станет думать о такте и осторожности.
— Прекрати, — прошипела я, распахивая дверь.
Но это было лишь начало. Эрнест стал осыпать меня оскорблениями. Он заявил, что считал меня настоящей писательницей, но теперь ему стало ясно, что я только хотела набраться опыта. И вероятно, просто использовала его все это время.
— Я использую тебя? — Не в силах остановиться, я снова замахнулась на него.
Он перехватил мою руку. Затем швырнул лампу на пол. Она взорвалась десятками осколков, а мы стояли и смотрели то на нее, то друг на друга, оба испуганные тем, как быстро вышли из себя.
— Наверное, мне лучше уйти, — сказал он.
Я стояла, закипая от злости, а в комнате, казалось, продолжали расходиться волны возмущения.
На следующий день я проснулась с ощущением такой тяжести, словно плечи и шею залили бетоном. Кое-как заставила себя встать с постели и выйти из отеля. Я провела весь день, разъезжая по Мадриду с небольшой командой архитекторов и каменщиков, которые пытались определить, какие из разбомбленных зданий еще можно спасти. Они проверяли фундамент, оценивали ущерб и прикидывали риски.
Я делала то же самое, все еще не избавившись от злости, вызванной словами Эрнеста. Он хотел сказать, что я карьеристка, что охочусь за успехом и поэтому использую его. Эта мысль заставила меня почувствовать себя беспомощной и кровожадной одновременно. И, кроме себя, мне некого было в этом винить.
— Надо это прекращать, — сказала я Эрнесту, когда мы остались одни после ужина в его номере.
— Ты о прошлой ночи? Прости, Марти. Не знаю, что на меня нашло.
— Это уже неважно. Я пообещала себе, что больше никогда не окажусь в такой ситуации.
— Я тоже. Забавно, что некоторые люди ничему не учатся. Плохо, что у меня такая чуткая совесть и такая хорошая память, иначе я бы спал намного лучше.
— Я не живу для забвения, — сказала я. — И никогда не жила.
— А для чего ты живешь?
— Я изо всех сил пытаюсь в этом разобраться, но пока только путаюсь.
Он молчал. Было очень тихо, мне казалось, что я слышу, как тени расползаются по углам.
— Хотел бы я на тебе жениться. И я бы женился, ты знаешь. Не думаю, что на свете есть другая такая женщина. — Его голос стал низким, а затем затих.
В комнате снова стало спокойно, и я не могла этого выносить. По правде говоря, я много раз представляла себе это. Я придумала для нас место на карте, оазис, где мы будем писать и говорить о книгах, заниматься любовью, пить херес и спать под солнцем. Но это была лишь фантазия. А уж брак, о котором можно было бы лишь шептаться в темноте, был просто выдумкой, ведь он уже женат на другой. Все это было мечтой, миражом. Он принадлежал Паулине, а я никогда никому не принадлежала.
— Мне пора, — сказала я.
— Пожалуйста, не бросай меня. Я люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь.
— Лучше бы не любила. — У меня сжалось горло от сдерживаемых слез. — Любовь ничего не меняет. Это не ответ и не какой-нибудь светящийся маяк, указывающий путь. Ничего подобного.
— Нет. Не маяк. Но что еще у нас осталось? — Он поцеловал меня, я не могла дышать.
«Ничего!» — хотелось крикнуть ему, но все и так уже было ясно.
Глава 25
Иногда единственный способ излечиться от боли — истязать себя еще больше. Последние несколько недель в Мадриде мы занимались любовью каждый день, иногда дважды в день, отчаянно пытаясь прикоснуться к тому, до чего никак не дотянуться. Его кровать была операционным столом, а занятия любовью — операцией на сердце. Это было ужасно. Все закончилось слишком быстро.
— Расскажи мне что-нибудь. — Я попросила шепотом, не глядя на него. Ночь стояла такая тихая, что было слышно, как кровь течет по жилам, как начинается и заканчивается каждый вдох. Стены над нашими головами словно образовывали раму картины. — Расскажи что угодно.
Опустив свою большую голову на смятую наволочку, он затих. А затем наконец сказал:
— Сегодня я думал о том, как было бы замечательно, если бы мы могли проснуться в Париже. — Его голос, казалось, терялся в глубине горла. Простыня была обернута вокруг груди. — Мы могли бы провести годы в тесной, но светлой квартирке в Сен-Жермене. Ноу нас никогда не будет Парижа. Не будет того, что должно быть.
— У нас не будет ни Ниццы, ни Санкт-Морица, — добавила я, понимая, о чем он. Это была игра на поражение. Мы разбрасывались нашим будущим. — Не будет и коктейлей с шампанским и кусочками розовых фруктов. Или Монако. У нас точно никогда не будет Монако.
— Или Кубы. Ты должна увидеть Гавану, разноцветные здания, Морро и Гольфстрим. Я бы показал тебе, как сделать настоящий дайкири с большим количеством лайма и без сахара. Мы бы провели всю ночь под пальмами на теплом ветру.
Я замолчала, глядя на высокий потолок, покрытый трещинами, которые с каждым днем становились все шире. Время на все оказывает влияние, так было всегда и так всегда будет. Бесконечно. Но мы сами бросили любовь в огонь, прежде чем пламя до нее добралось и поглотило.
— У нас никогда не будет дома с кучей книг и двумя удобными креслами рядышком, — добавил он.
— Мы не будем по утрам валяться в постели в пижамах. У нас не будет ничего, чем занимаются обычные счастливые люди. Даже времени, чтобы узнать все друг о друге. И детей.
— Иногда мне кажется, что мы уже прожили вместе целую жизнь. Потому что мы никогда этого не сделаем. Я не жду, что ты меня поймешь.
Но я понимала. Именно это я и чувствовала из-за всего происходящего вокруг. Испания сдавалась — и мы вместе
