Кирилл Хенкин - Охотник вверх ногами

Вик покупает автомобиль, садится пьяный за руль, вызывает аварию, попадает в больницу. У него отбирают права.

Вилли просит Москву избавить его от такого помощника.

Уже после своего обмена на Пауэрса, вскоре по приезде в Москву, Вилли сказал мне, что не обнаружил в своем деле собственной депеши, в которой он указывал начальству на непригодность Хейханнена. Впоследствии он к этой теме не возвращался.

Но Вилли не только слал в Москву тревожные депеши. Весной 1955 года он туда приезжал в отпуск. К тому времени он хорошо узнал своего подчиненного и ему было что о нем рассказать начальству.

В Советском Союзе он тогда пробыл месяца три. Отдыхал, ездил по стране, но также подолгу совещался со своим руководством.

Он говорил позже своему защитнику Доновану, что ему вообще было непонятно, зачем прислали Хейханнена. И высказывал догадку, что тот с самого начала стремился привлечь к себе внимание неосторожным поведением, установить контакт с американской контрразведкой, стать двойником. Но разве для того, чтобы стать двойником, обязательно устраивать пьяные скандалы? Достаточно было позвонить по телефону в ФБР, сохраняя при этом видимость доброго сотрудничества с начальством, имея что предложить американцам.

Если же предположить, что именно вызывающе неосторожное поведение Хейханнена должно было привести к провалу и установлению контакта с американцами, то почему не допустить, что контакт не должен был привести к передаче им серьезной информации, что за этим был замысел Центра, который так упорно не хотел реагировать на тревожные сигналы Вилли?

Вика не отозвали, а разрешили выехать в отпуск, одновременно поздравив с присвоением очередного звания — подполковника!

Принято считать, что испугавшись наказания по возвращении в Москву, Хейханнен сбежал со страху. В поздравлении с присвоением звания он, мол, усмотрел попытку усыпить его бдительность, заманить.

Каковы бы ни были намерения Москвы в отношении Вика, в продолжении истории много непонятного.

24 апреля 1957 года новоиспеченный подполковник Рейно Хейханнен отплывает из Нью-Йорка в Европу на французском трансатлантическом лайнере «Либерте».

После всех усилий, которые он приложил, чтобы спровадить в Россию своего нерадивого заместителя, пунктуальный и педантичный Вилли наверняка доложил о радостном событии либо прямо в Москву, либо местной резидентуре.

Вику он перед отъездом терпеливо втолковал инструкции. По приезде в Париж позвонить по телефону Клебер 33–41 и сказать сотруднику советского консульства, который возьмет трубку: «Могу ли я отправить через вас две посылки в СССР, не прибегая к услугам компании Мори?» Это — сигнал, просьба о встрече. 1 мая Хейханнен в Париже, звонит. На следующий день происходит встреча.

Допустим, что Вилли не сразу сообщил в Москву об отъезде Вика. Допустим, что он уведомил об этом лишь кого-то из местных «товарищей под крышей», то есть работающих под прикрытием дипломатической неприкосновенности, а дальше сообщение, как не срочное, пошло диппочтой. Допустим, что для местного начальства отъезд заместителя негласного нью-йоркского резидента — событие незначительное. Но если того отзывают по требованию непосредственного начальника, то это все же событие!

Трудно допустить, что для парижской резидентуры приезд, пребывание и отъезд Вика — эпизод совсем уж ничтожный и не оставил никаких следов. Кто-то из сотрудников ответил на звонок, доложил начальству, пошел на встречу, дал Вику деньги и, разумеется, взял расписку.

Эта незначительная сумма, обманом полученная в Париже, сыграет позже свою роль на суде — как дополнительная отрицательная характеристика Хейханнена.

Вернемся к Парижу. На следующий день после личной встречи и получения денег у Вика происходит «визуальная встреча» с сотрудником консульства. Своим появлением в условленном месте Вик сообщает, что он завтра отправляется в Западную Германию, оттуда в Западный Берлин, Восточный Берлин и Москву.

Допустим, что из Парижа не предупредили советскую резидентуру в ФРГ, и что до Западного Берлина Вик был бы предоставлен самому себе. Но допустить, что в Восточном Берлине его никто не ждал и не хватились, когда он так и не появился, — уже трудно.

А Вик на следующий день после «визуальной встречи» является в американское посольство в Париже, просит политического убежища, говорит о своей шпионской работе, показывает в доказательство полую монетку — контейнер для микрофильмов.

Появление Вика в посольстве США вполне мотивированно. Даже чуть-чуть чрезмерно, пожалуй. Вспоминаю рассуждения моего бывшего доброго приятеля и шефа в Четвертом управлении, Михаила Маклярского, много занимавшегося в начале войны засылкой агентуры в тыл к немцам. Их особенно много якобы добровольно оставалось при отступлении Красной армии. Вспоминаются отдельные его рекомендации: «Будут допрашивать — не старайтесь казаться умнее собеседника. Умников никто не любит, никто им не верит! Говорить надо то, что от вас хотят слышать. И поменьше идеологии!» А начальник Четвертого управления, Павел Анатольевич Судоплатов, напутствуя сотрудников, поучал их, кого им следует вербовать: «Ищите людей ущербных, неудачников, озлобленных, совершивших какие-нибудь преступления».

Отлично! Но ведь такой подход универсален. Естественно предположить, что, давая агенту задание завербоваться к противнику, ему тоже рекомендуют быть ущербным, недовольным, неудачником, человеком порочным. К тому же, обойденным по службе, которого третирует начальство. О том, что «Марк» его третировал, «Вик» будет говорить на следствии и суде.

«Говорите, что ваша мечта — купить автомобиль и стиральную машину. Намекните, что вам грозила тюрьма...»

Кроме того: напомню — все это происходило в пятидесятые годы, когда даже для внушения доверия противнику не следовало, по идеологическим соображениям, ронять высокое звание советского человека. Вербоваться к противнику должен был обязательно подонок.

Впрочем, тут два соображения: идеологическое и утилитарное. Идеологическое: в те годы (а ведь переход Хейханнена планировался еще, вероятно, при жизни Сталина или сразу после его смерти) ни один офицер разведки не осмелился бы предложить и скрепить своей подписью план, в котором излагались бы идейные мотивы перехода на сторону врага. В данном случае — перехода офицера разведки, подполковника! Предложив такой план, сформулировав мотивировку, можно было легко сломать себе шею.

(Когда советский агент Рамон Меркадер шел убивать Троцкого, он имел при себе длинное письмо с объяснением мотивов убийства. В этом письме якобы написанном троцкистом, пусть разочарованным, нет ни одного, хотя бы косвенного, критического замечания в адрес Сталина и существующих в СССР порядков. Готовивший операцию Эйтингон знал, что делал. Узнай «хозяин», что он для правдоподобия написал не то, и ему бы несдобровать.