Необычный подозреваемый. Удивительная реальная история современного Робин Гуда - Мачелл Бен

– Когда я заходил в банк и направлял на людей пистолет, то не осознавал, что… что они не знали, что это просто пугач, и считали его настоящим оружием, – признается он. – И не осознавал, как это на них повлияет. Отчасти я догадывался, что напугаю их. Но не мог осмыслить, как это повлияет на них на эмоциональном уровне.

Позже Стивен размышлял о том, как синдром Аспергера сказывается на его способности постигать чувства людей:

– Я не знаю, насколько способен на эмпатию, хотя на самом деле очень беспокоюсь о других. Проблема больше связана с их эмоциями или, скорее, с пониманием того, как мои поступки влияют на их эмоции. Мне по-прежнему приходится играть в угадайку.

Когда дело дошло до преступлений, проблема усугубилась тем, что Стивен рассматривал банки и букмекерские конторы исключительно как учреждения. Безликие, бездушные и злобные. Наконец представ за свои преступления перед судом, Стивен был удивлен, смущен, а затем несколько возмущен, увидев, что в каждом обвинении указаны имена конкретных людей, которые им ограблены.

– Я помню, как сказал адвокату: вы уверены, что обвинения верны? Ведь все свидетельствовало о том, что я никогда не видел в своих действиях ущерба отдельным людям – лишь только корпорациям. Я бы не стал оспаривать обвинения в ограблении корпораций. Но, по сути, меня обвинили в кражах у частных лиц.

Люк Твислтон говорит, что Стивен отправил ему из тюрьмы письмо на адрес университета, которое в конечном итоге передали адресату. Это был жест раскаяния, но также и попытка заставить Твислтона понять, чего Стивен надеялся достичь.

– Он на полном серьезе называл себя Робин Гудом – вот как он себя видел. Он обкрадывал крупные корпорации и возвращал деньги людям, – вспоминает Твислтон. – Это было что-то вроде извинения. Он написал, что его целью были только организации и бизнесмены, но он не подумал о людях, которые на них работают. Но я не бизнесмен. Я не купаюсь в деньгах. Я работаю, чтобы платить за квартиру. Он предложил мне почитать кое-какую литературу, – добавляет он с резким смешком. – Чтобы я лучше понял его намерения.

Твислтон говорит, что у него больше нет того письма. Он хранил его долгое время, но однажды, при переезде в другой дом, его обнаружила жена. Она взяла письмо, разорвала и выбросила.

13

Завтрак в камере надзора за самоубийцами состоял из яичного порошка, превращенного в бледную размазню, двух непрожаренных тостов и пакетика молока. За едой Стивен узнал, что странного молодого гиперактивного заключенного, – того, кто разговаривал во сне и рисовал невидимые узоры на листах бумаги, – зовут Мэтт. Пожилого лысого сокамерника, который все время просто лежал на полу под одеялом, звали Стив. Мэтт пришел в восторг от яичницы, проглотил ее с жадностью, а потом принялся за еду с подноса Стива. Он спросил, не хочет ли Стивен лишний пакет молока. Когда Стивен отказался, Мэтт подбросил пакет с молоком в воздух, и тот упал ему на голову. Потом Мэтт спрятал молоко под одеяло, где уже лежали другие нераспечатанные пакеты, весь дрожа от какого-то радостного возбуждения.

Лысый есть отказывался. Он просто лежал на полу, свернувшись калачиком, и почти не разговаривал. На каждом подносе с завтраком стоял также пластиковый стаканчик с прозрачной красной жидкостью. Стивен сделал глоток и почувствовал обжигающую язык сладость. «В сок подмешали лекарства», – лежа на полу, сказал Стив отстраненным монотонным голосом. Стивен отпрянул от стакана. Он подумал о своей матери и о том, как лекарства делали ее лишенной чувств и послушной, поэтому вылил сок в маленькую металлическую раковину в углу камеры.

Шли часы. Тюремный сотрудник принес лекарство для Стива, дождался, пока тот послушно проглотит таблетки, и ушел. Принесли новую порцию еды вместе со стаканами, наполненными окрашенным в яркий цвет соком. Стивен никак не мог успокоиться. Сидеть в «Дыре» было ужасно, но, по крайней мере, там у Стивена имелось свое собственное пространство, пусть и маленькое. Ему разрешали читать книги и пользоваться письменными принадлежностями. Но здесь? Здесь ему навязали сокамерников: совершенно инертного и неспособного усидеть на месте. Стивен провел почти всю свою жизнь в непосредственной близости с двумя людьми, страдающими от психических заболеваний, и вот, находясь за много километров от родного дома, он оказался в той же самой ситуации. Мэтт расспросил Стивена об Англии и его преступлениях, а затем принялся рассказывать длинные, бессвязные, полные самовосхваления байки о собственной криминальной карьере. Он утверждал, что был лидером банды и награбил 10 миллионов долларов, прежде чем его смогли поймать. Его постоянные разговоры, расспросы и хвастовство перемежались бурными приступами похожих на помои из яичного порошка испражнений. Стивен зажал себе рот. Это был прямой удар по его острой потребности в гигиене. В течение двадцати четырех часов клаустрофобия стала непреодолимой. Стивен начал понимать, что его соседи по камере не зря так охотно глотали сок.

Он сделал все возможное, чтобы выяснить, зачем его сюда поместили, старался выпытывать информацию у работников тюрьмы, когда те заходили в надзорную камеру. Стивену объяснили, что он считается потенциальным самоубийцей. Чтобы с него сняли эти подозрения, он должен сначала записаться на прием к одному из тюремных психиатров. Но, поскольку сейчас суббота, придется ждать до понедельника.

На следующее утро охранники вытащили Стива из камеры и усадили в инвалидное кресло. Его оставили сидеть в коридоре, прикрепив к капельнице. Он был слаб, и из-за отказа от еды ему требовалось получать жидкости, питательные добавки и витамины внутривенно. Стивен уставился на него из камеры. До этого он пытался подбодрить подавленного сокамерника, убедить его просто дождаться освобождения и возможности наконец вернуться на природу, ходить босиком по траве и слушать пение птиц. От одного разговора об этом у Стивена комок подступил к горлу, но Стив просто посмотрел на него.

– Мне наплевать на птиц или траву, – произнес он спокойно.

После этого Стивен перестал с ним разговаривать. Он попросил несколько листов бумаги и ручку, которые ему предоставили, и сообщил надзирателям, что собирается написать жалобу в посольство Великобритании в Вашингтоне, округ Колумбия, проинформировав их о тяжелом положении Стива и потребовав, чтобы кто-нибудь приехал в Департамент исправительных учреждений округа Страффорд, штат Нью-Гэмпшир, чтобы лично все проверить.

– Я сказал, ну все, я пишу об этом в свое посольство. И я произнес это таким серьезным тоном, что надзиратели просто рассмеялись и ответили: ладно, делай что хочешь. Им было все равно, – вспоминает он. – Я действительно написал жалобу, но не знаю, ответил ли на нее кто-нибудь.

Освобождение из камеры надзора за самоубийцами – это кошмар почище творений Кафки. Чем отчаяннее вы стремитесь выбраться оттуда, тем меньше вероятность, что вам позволят это сделать. Стивену потребовалось время, чтобы разобраться в этом. В течение последующих нескольких дней он ходил на прием к психиатрам, которые всем видом демонстрировали, что Стивена следует перевести. Он возвращался в свою камеру, и охранники сообщали ему, что никуда его не переводят. Если он сердился в ответ, они смотрели на него так, как будто он только что доказал их правоту. Мэтт сказал, что это обычное дело, что им нравится наблюдать за реакцией заключенных. Еще один день прошел под круглосуточным флуоресцентным освещением и постоянным наблюдением. Мэтта увели, что принесло облегчение, но его тут же сменил такой же молодой заключенный, который то безостановочно пел, то бился в подобии судорог. Во время первого припадка Стивен бросился к смотровому окну и застучал в него, стараясь привлечь внимание охранника. Однако, когда тот наконец подошел, новичок притворился совершенно спокойным, поглощая молоко из пакета. Заключенный ухмыльнулся Стивену, допил молоко и продолжил петь.