Матрёна Распутина - Распутин. Почему? Воспоминания дочери

Я не любила на уроках Закона Божия учить катехизис. Замечу, что когда отец объяснял даже самые трудные, в моем тогдашнем представлении, «Божественные материи», мне было интересно. Так что основные положения я, конечно, знала. Но я не желала рассказывать урок Петру. Ему же только этого и надо было. За каждую секунду промедления или неправильный ответ я получала тяжелую затрещину.

Я терпеливо дожидалась случая и, когда Петр поворачивался к классу спиной, чтобы написать что-то на доске, бросала в одноклассников жеваной бумагой. Те, разумеется, с радостью, начинали отвечать мне тем же, и когда шум в классе делался оглушительным, отец Петр оборачивался посмотреть, кто устроил безобразие. Но к тому моменту я уже сидела, примерно сложив руки на парте и с самым невинным выражением лица. И хотя, я уверена, отец Петр подозревал, кто был виновником переполоха (даже при всей тупости его на это хватало), он ни разу не сумел поймать меня на месте «преступления».

Думаю, следует рассказать историю, сыгравшую важную роль для меня. Она как раз произошла в тот приезд отца.

Моей лучшей подругой была Елена, дочь бедной вдовы. Я очень жалела ее и обычно приводила после школы к себе домой. У нас было тепло и сытно. Елену поначалу удивляло, что можно без спросу отрезать большой ломоть хлеба и даже запить его молоком или, что уж совсем невероятно, намазать вареньем.

Мы крепко дружили несколько лет, пока ее мать снова не вышла замуж. С тех пор Елена сникла. Прежде веселая и открытая, она замкнулась. Стала и меня избегать.

Не могу описать мою радость, когда однажды Елена неожиданно пришла, чтобы позвать к себе с ночевкой.

К радости от появления любимой подруги примешивалось еще кое-что — приглашение сулило необычное приключение, ведь до сих пор я никогда не ночевала вне дома.

Дуня собрала узелок с гостинцами, и я отправилась гостевать.

К Елене я влетела, как на крыльях, но скоро стало ясно, что веселья не будет.

И дело было вовсе не в том, что их дом был бедным даже по деревенским меркам. Я поймала взгляд матери Елены. В нем застыл неизбывный испуг. Она то и дело оглядывалась, как будто ожидая внезапного нападения.

Все разъяснилось, когда пришел отчим. Страх просто повис в комнате. И он не мог не передаться мне.

Мужчина был похож на медведя. Было видно, что он полностью подчинил себе жену.

Не увидев на столе привычной бутылки, он набросился на жену с кулаками.

Мы с Еленой вжались в стену. Но в ту минуту он нас не замечал.

Отведя душу, он обратился к нам. Голос его звучал отвратительно-елейно: «Девочки, мои дорогие девочки, лакомые кусочки, тоненькие косточки…».

А все произошедшее минутой спустя стало для меня кошмаром, не отпускавшим долгие годы.

Не знаю, какие смутные видения проносились в явно не слишком здоровой голове, но отчим Елены буквально бросился к нам. Сбил с ног жену, попытавшуюся закрыть нас собой, ухватил меня за край платья, рванул. От страха я потеряла сознание. Слава Богу, иначе мой кошмар оказался бы еще ужаснее.

Очнулась я дома. Надо мной с кружкой воды склонилась Дуня, к ней прилепились испуганные Елена и ее мама. Рядом стоял отец с перевязанной головой…

Потом мне рассказали, что Елене удалось выскользнуть из дома. Она во всю прыть побежала к нам, благо, было недалеко…

Только увидев ее лицо, Дуня схватила топор и, на ходу что-то крича отцу, возившемуся во дворе, бросилась меня спасать. Следом побежал отец.

Слава Богу, они успели вовремя — сумасшедший уже почти подмял меня под себя. Отец оттащил его от меня, думая, что этого будет достаточно. Но тот вскочил на ноги, выхватил у Дуни топор и пошел на отца. Тот видел, как опускался топор, но замешкался и не сумел уклониться от удара, обрушившегося ему прямо в лоб. Отец упал без чувств, кровь из разбитой головы хлынула потоком.

На крики сбежались соседи, отца и меня отнесли домой.

И отец, и я оправились очень быстро.

У отца оказалось легкое сотрясение мозга. Об этом у отца «на память» осталась вмятина. (Она видна на сделанных позже фотографиях. Интересно, что и эта отметина не давала покоя недоброжелателям отца. Одни говорили, что она — след от удара, полученного отцом в пьяной драке, другие — что он получил ее, когда был застигнут за конокрадством. Среди последних не преминул появиться Феликс Юсупов. Некоторые же приписывали удару положительное значение, говорили, что именно вследствие его у отца появилась «особая сила».)

После того случая отец решил забрать меня с собой в Петербург.

Мама, разумеется, была против, но в конце концов согласилась, к моему неописуемому торжеству.

Споря с мамой, отец доказывал, что в столице передо мной откроется много возможностей, недоступных в Покровском, — хорошие учителя, образованные люди и т. п. («Ученое настроение», — вспомнила я сейчас слова отца.)

Он предложил, чтобы к нам приехала Дуня вести хозяйство, как только ему удастся найти подходящее жилье.

Мама страдала от необходимости принять решение, она понимала, что так для меня будет лучше, но ей не хотелось расставаться с дочерью. Но когда отец пообещал брать меня с собой, когда будет приезжать домой, она, наконец, согласилась, и вскоре мы отправились в Петербург.

Глава 14

У Сазоновых

Матрена едет в Петербург — Другой человек — Первоклассный дом — Просители — Отставники-хулители — Пора съезжать

Мне было тогда десять лет. И долгое путешествие по железной дороге из далекой сибирской губернии в самый знаменитый город России — Санкт-Петербург — произвело оглушительное впечатление.

Я ехала в город, который отцу стал пусть и временным, но все же домом. Для меня же он обещал стать целым миром. И даже паровоз — исторгающее дым чудище — я воспринимала как доброе существо, несущее меня на себе в новую, безусловно, волшебную жизнь.

В те времена не было вагонов-ресторанов, поэтому коридоры вагонов заполнял аромат снеди, припасенной путешественниками. Отдельный вагон, в котором ехали мы с отцом, не составлял исключения. И это только усиливало ощущения праздника — так вкусно пахло в нашем доме только по праздникам, ведь по обычным дням готовили наскоро. К тому же у нас всегда, а при отце особенно тщательно соблюдали все посты. Но недаром же от строгого поста освобождаются «все болящие и путешествующие», и я отводила душу. К тому отец от счастья, что я еду с ним, готов был исполнить мой любой каприз.

Признаюсь, меня просто распирало от гордости — мы едем в отдельном вагоне! Я не могла высидеть на месте и часу, тянуло пройтись по другим вагонам, чтобы в ответ на вопросы: «Чья ты, девочка, в каком вагоне твои родители?» — сказать, точнее, продекламировать: «Я дочь Григория Ефимовича Распутина, мы едем в прицепном вагоне в Петербург, где я буду теперь жить…»