Иван Чистяков - Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936

Ночь, 11 часов, дождь, я устал психически, расспросы. Как прыгать на ходу с поезда в темноте. Ломать себе конечности, калечиться, нет. Отвечаю, что сейчас не поеду. Стоящий рядом ком. дв-на вставляет:

— Я только с 6-й, и там такое же настроение, все говорят, что нас под суд скоро отдадут.

Это влияние комвзвода. Помполит приказывает ехать на 11-ю к Инюшкину. Этот ночью тоже не соглашается. А по моему адресу так:

— Не воспитываете стрелков, не ведете работы.

Что же, спрашивается, делает политрук, почему он не воспитывает? Зашелся до того, что с сердцем вроде схватки, не хочется ни ужинать, ни спать. А как общий итог дня — это сообщение в штаб охраны: комвзвод классово чуждый, не выполняет распоряжение и т. д., вот свидетели, ком. див-на Инюшкин, помполит д-на Родионов. Юридически так, так будет смотреть суд.

9 [июля]

Хочешь ли, нет ли! Надо ли, нет ли, а на 11-ю отправляйся. Ну и едешь. Дождь, холод. Ком. див-на, политрук, я, всей оравой. Меня вызывают в Завитую в ОШС, что-то там будет трепаться Инюшкин? Провожаю политрука на Тюкан и слышу:

— Я вот коммунист, а ты думаешь, мне интересно служить в охране? Все вы так, а коснись увольнения, куда пойдете? На что способны?

10 [июля]

Совещания без конца. Назначили в 9 утра, а из-за приезда, верней, проезда Френкеля задержали до 1 часу дня. Нотации и политический язык.

После обеда тоже совещание и кино, «Закройщик из Торжка».

Но!? Эх, тихий ужас, картина имеет больше обрывов, чем [неразборчиво] Это Орлов постарался для актива. Я прошу и похоронный марш сыграть картине и говорю, что при солнечном затмении снимали, и что закройщик свою картину сам раскроил. Ничего не помогает. Все, облегченно вздохнув, сказали «наконец-то!», когда дали свет.

11 [июля]

Выходной делаешь сам себе, иначе не дадут. Рисую в карьере, а на душе мрак и мерзость.

После обеда в комнату заходит помполит д-на 1 Родионов. Эх, подходец, посол. Ну ладно, узнайте кое-что, узнаете ли. Обрабатывает насчет — надо кончить вторые пути, тогда уедешь:

— Будешь в Москве, сходишь в кино и Парк культуры.

Чего бы не проговориться, мы его так и встречаем словами: удивительно, что помполит пришел к командирам.

Не собирает ли материал против меня. Вот жизнь — сплошные подозрения. Поневоле выйдешь из колеи и сойдешь с ума. Все путается в голове. Сумбур.

12 [июля]

Читаю вчера в «Известиях» о педологических ошибках в работе школы, окружающие командиры потихоньку расходятся, не понимая, о чем идет речь, эх, командиры.

Тоже у Родионова в статье «Невежество», многое касается его непосредственно. А Ершов сам признает, что виноват, не вскрывая ящиков жалоб в течении двух месяцев.

Да! И будут командиры отделений всю жизнь отделькомами. Все же много еще мест в СССР таких, где условия работы отталкивают молодых специалистов, где никто не хочет работать. Почему же все-таки политрук взвода, помполит дивизиона, помполит отряда не воспитали стрелков 11-й?

13 [июля]

Выбрали же место для штрафной ф-ги. Поезда идут тихо на подъем, садись на ходу сколько хочешь, а поезд не остановится. Остановившись, не возьмет. Например, в волейбол, болит все, нужен бы отдых, а тут топай на 11-ю, сапоги продержались 0,5 месяца и худые. Помполит 1-го Родионов едет вместе на товарном и делится мнениями:

— Писал и Крылову, и Шедвиду, и в центр об отношении к нам, обо всех безобразиях.

Сам же интересуется: скоро ли закончим? Это, говорит, за то, что он ничего не знает о положении с концом строительства.

А фраза «Наверно, кончим к ноябрю», обнадеживает.

Тоже хочет в Москву.

Глупая принципиальность политрука Сергеева:

— Или я играю сейчас в волейбол, или никогда не играю. Что это ставят вместо меня стрелка Тищенко?

А сам мажет черт знает как.

14 [июля]

Так и определяют людей: «Послушен, беспрекословно исполнителен, смирен как теля», — ну, значит и хорош командир, а если еще добавить, что до боязни чтит начальство…

15–16 [июля]

Забывается все и все. Голова пухнет от побегов, от шалмана. Еду на 6-ю. А с Бурей пешком на 8-ю, да обратно. Болят ноги. Следят везде и всюду за мной. Проговаривается Безродный, политрук спрашивает, когда был комвзвода, какие проводил занятия и т. д.?

Ну, следите, следите.

Мокрый вдрызг. Как-то создается мнение, что отряд разваливается. Стрелки разлагаются и з/к, и в/н, а моральные прививки действуют недолго. Раздели Чайку, раздели Циркуневича. [неразборчиво] Сидит Жусов, у Пахомова на 10 тысяч по разговорам не хватает обмундирования. И начальство не обошлось без отметки.

В «На страже БАМа» отметили Хренкова, что благодушествует. В какую газету не взглянешь, что не прочитаешь, везде учеба, интерес, жизнь. А у нас? У нас подобраны черт знает кто, безграмотные, ну, отсюда и руководство. Подбирают против меня материал. А с ф-г бегут. Ни нач. отр., ни ком. д-на ни черта не смогли сделать. Я так свыкся с мыслью суда, я на ф-ге, что кажется все это естественным и неизбежным.

17–18 [июля]

На подкомандировке 11-й провожу читку речи Калинина о Конституции. Никакого желания у з/к и возгласы:

— Не дают отдохнуть, то собрания, то совещания. Получают зарплату по 200–250 р.

Стрелки з/к смотрят, завидуя. А иногда и высказываясь:

— Лучше быть на общих, чем ходить с дрыном, там и спокойней, и ответственности нет.

Совещание у ком. д-на. Смотришь на комполит. состав и думаешь, вспоминая слова Мешкова [неразборчиво].

— Эх! Куда пойти!? Пойду в охрану.

Больше вам и некуда деться. Потому что в базарный день вам цена — сто рублей.

Вот картина парикмахерской БАМ. Бреют с одеколоном, брызнув в нос и на одну половину лица, дали почувствовать запах — ну и хорошо. Стрелок Ведерников в 1-м взводе тоже заявляет:

— Да чтобы я служил в охране? Отдайте под суд, а служить не буду.

Вечером снова на 11-й.

Народ все не глупый, а забит, запуган адм. тех. персоналом, то % срежут, то зачетов не дадут, и из человека стало живое существо, не более. Начальство ко мне не обращается. Что-нибудь придумают, но только бы поскорей.

Болят ноги, ревматизм. Каждый день не менее 15 километров исходишь. Дико подумать о том, что так на всю жизнь или даже на один год. Бежать, бежать и любой ценой, но не оставаться в охране. «На страже БАМа» — лишнее подтверждение работы Хренкова — благодушествует.

19–20 [июля]