Владислав Корякин - Отто Шмидт
Определенно работой североземельцев можно было гордиться. Не менее важно было использовать полученные результаты в дальнейшем плавании «Сибирякова» по принципу «здесь и сейчас», даже если отсутствовали сведения о глубинах. Если верить свидетельству Громова, «…О. Ю. Шмидт неожиданно выдвинул другой, интереснейший, но чрезвычайно рискованный проект. Он рассуждал так: поскольку нам везет в этом году, поскольку на всем пути мы еще не встретили особо тяжелых льдов, не стоит ли нам воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами и попытаться обойти вокруг Северной Земли, то есть побывать там, где не было ни одно судно в мире, видеть то, что не удавалось увидать лучшим исследователям Арктики. Вполне понятно, выбор этого маршрута целиком оправдывался в научном отношении.
Некоторые, правда очень немногие, склонны были видеть в этом необычайном предложении своеобразный авантюризм. Но надо хорошо знать Отто Юльевича, чтобы понять его неугомонную, неспокойную, вечно в исканиях нового, неизвестного науке натуру… Сколько раз я бывал свидетелем, как Шмидт добавлял, расширял основную программу новыми исследовательскими рейсами. Он пользовался буквально малейшей возможностью, чтобы сделать новый вклад в дело изучения наших северных окраин.
Сильно возражал капитан, мотивируя тем, что у нас впереди долгий и тяжелый путь, а времени мало, что у него есть основное задание партии и правительства пройти Северо-Восточный проход и что никаких побочных заданий он знать не хочет. Но в душе, я уверен, он был рад и горд быть первым капитаном, обогнувшим с севера Северную Землю» (1934, с. 149–150).
Разумеется, такое решение не могло состояться без учета мнения Визе, который изложил его в следующем виде: «На мой взгляд, было бы прямо непростительно не воспользоваться благоприятной обстановкой этого года и не сделать попытки обогнуть Северную Землю. Я высказал свои соображения Отто Юльевичу, и он вполне согласился со мной, считая, однако, необходимым согласовать вопрос о выборе пути с капитаном. Тут-то я уж знал, как надо действовать. «Море мягко, бойся берега» — эта поговорка поморов должна была пригодиться.
Я разложил перед Ворониным урванцевскую карту Северной Земли. «Вот видите, Владимир Иванович, — начал я, — для нас, научных работников, было бы очень интересно пройти проливом Шокальского. Правда, этим проливом никто никогда не плавал, глубины его вовсе не известны, да и островков всяких на карте показано немало, а поэтому, возможно, что в проливе имеются и подводные рифы. Как вы думаете насчет этого пролива?» Капитан внимательно рассматривал карту и хранил молчание. Лицо его нахмурилось. «Пролив Красной Армии тоже любопытно обследовать, — продолжал я, но он, вероятно, представляет еще больше опасности для мореплавателя, чем пролив Шокальского. Есть еще третий путь — обход Северной Земли с севера. Опасаться на этом пути подводных банок едва ли приходится, но зато нас ждет там другой враг — льды. Если здесь, у острова Домашнего, море чисто, то ведь это не значит, что льда нет и на севере». — «Дело все в том, что на льды мы и шли, — отвечал Владимир Иванович, продолжая изучать карту, — льды нам не страшны, и «Сибиряков» с ними справится. Вы сами видите, какой год выдался удачный. А в проливы я бы не советовал соваться. Это дело специального гидрографического судна, наша же главная задача — поскорей пройти в Тихий океан. Проливы нам все дело могут испортить» (1946, с. 96).
Таким образом, решение в одной из самых рискованных ситуаций, характерных для экспериментального плавания, было коллективным, когда каждый нес свою долю ответственности на основе научного предвидения, которое нельзя было считать прогнозом. При этом каждый исходил из собственных представлений о значении предстоящего похода: Шмидт явно стремился на «белые пятна», считая, что они могут дать наиболее интересные научные результаты (хотя и с долей присущего ему в ту пору рекордсменства как следствия прошлого увлечения альпинизмом); Визе как ученый — в поисках новой информации; а Воронин (при всей ответственности, ложившейся на него) осваивал новые для себя полярные акватории. В полном смысле это было общее коллективное решение, которое в большинстве случаев оказывается успешным. Таким оно вышло и на этот раз.
Судно отсчитывало милю за милей в плавании на север, а к удивлению мореходов лед пока не появлялся, словно до поры до времени затаившись в засаде. В этом плавании Гаккель заново определил размеры острова Шмидта, площадь которого, по его наблюдениям, составила 75 (по современным данным — 440) квадратных километров. На мостике пошли разговоры об отсутствии льда, на что Воронин отреагировал по-своему: — «Погодите, скоро появятся, успеете налюбоваться…» Действительно, вскоре по курсу обозначилось ледяное небо — отсветы дальних ледяных полей на нижней кромке облаков. Визе, мечтавший выйти на большие глубины и получить характеристики вод Центрального Арктического бассейна для сравнения с наблюдениями Ф. Нансена на «Фраме» понял, что его надеждам не суждено было сбыться. Судя по максимальным измеренным глубинам в 313 метров на 81°28′ с. ш., судно оставалось в пределах материкового склона. Дальнейший путь к северу становился чересчур рискованным и в 12 милях от наиболее северного пункта архипелага последовала смена курса на юго-восток. Позднее, в сопоставлении с новыми данными о глубинах, стало ясно, что усилиями судоводителей и ученых «Сибиряков» оказался в обширном разводье, приуроченном, наподобие Великой Сибирской полыньи, к кромке материковой платформы Евразийского континента. Загадочная Арктика еще раз озадачила исследователей, вплотную подводя к очередной проблеме. Гаккелю спустя два десятилетия предстояло увязывать закономерности ледовой обстановки с характером подводного рельефа. Но в первой мере он ощутил эти связи именно в походе на «Сибирякове» под водительством Шмидта.
Поскольку в навигацию 1932 года история соединила штурм будущей сквозной ледовой трассы из портов Российского Севера и Дальнего Востока в некую совместную операцию двумя разными экспедициями, очевидно, необходимо вернуться к Особой Северо-Восточной экспедиции. Это тем более важно, чтобы читатель мог почувствовать разницу в методах освоения Арктики по Шмидту и ГУЛАГом. Пока лишь отметим, что после жестоких ледовых баталий 15 августа у мыса Сердце-Камень в Чукотском море (до цели плавания оставалось еще не менее 1300 километров) Евгенов вынужден был созвать совещание капитанов судов на тему — что делать дальше? В литературе нет указаний, существовала ли попытка ледового прогноза на лето 1932 года для Чукотского моря. Похоже, моряки столкнулись с непредвиденной ситуацией, что, с точки зрения их заказчика, могло быть истолковано как преднамеренный саботаж со всеми вытекающими последствиями. К этому был особенно чувствителен сам Евгенов со своим офицерским прошлым. На совещании страсти накалились настолько, что ряд капитанов «…Сиднев и Хренов решительно утверждали, что задание невыполнимо. Сиднев вообще предлагал немедленно прекратить попытки продвижения и возвратиться обратно. Он сказал капитанам: «Если руководство экспедиции не послушается, то нам остается взять шапки и уйти с совещания» (Бочек, 1969, с. 215). Сиднев был одним из наиболее опытных капитанов, причем с зимовочным опытом, но его позиция, как и Хренова, объяснялась другим. Именно на их судах в трюмах и твиндеках находилась основная масса «работников Дальстроя», которым в случае пробоины ото льда угрожала неминуемая гибель, а сами моряки, привыкшие традиционно отвечать за грузы и пассажиров, еще не освоились с методами работы Дальстроя и ГУЛАГа… Тем не менее решено было продолжать плавание на запад, но только 22 августа суда подошли к мысу Ванкарем, а спустя неделю оказались у мыса Северный, отстоящего от цели на 700 километров. Положение становилось отчаянным, и если бы не удачная воздушная разведка летчика Бердника, предпринятая 30 августа, весь поход мог бы сорваться…
Между тем на западе в ясную ночь с 16 на 17 августа «Сибиряков» оказался (судя по карте Урванцева) у восточного устья пролива Красной Армии, откуда был виден не только достаточно высокий массив горы Ворошилова, но и низкие острова Диабазовые в восточном устье пролива. Именно здесь-то и поджидало первое серьезное испытание в виде старого сплошного ледяного поля шириной до пяти миль, вплотную прижатого к берегу, видимо, «заякоренными» айсбергами, сидевшими на грунте, — судя по глубинам, редко превышавшим 40 метров. Южнее просматривались отчетливые признаки «водяного неба». С востока это поле блокировалось скоплениями тяжелых паковых льдов, заведомо сложных для «Сибирякова». Поэтому Воронин принял решение «рубиться» к открытой воде напрямую, тем более что попытки взрывных работ результата не дали. На форсирование этого поля ушло 40 часов, в течение которых капитан не позволил себе ни на минуту сомкнуть глаза. Днем 18 августа судно вышло на открытую воду у фьорда Матусевича, но, как отметил Визе, «…чистая вода баловала нас недолго, и против северного входа в пролив Шокальского «Сибиряков» снова вошел в лед» (1934, с. 93). Толщина льда местами достигала здесь трех метров — это был один из отрогов льда Центрального Арктического бассейна, временами спускающихся вдоль Северной Земли на юг.
