Коллектив авторов - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Катание

(1710 г.). 5 Февраля. Царь катался по Немецкой Слободе. Он велел привязать друг к другу 50 слишком саней и в передние запречь десять лошадей. Сам он сел в передние; в остальных разместились важнейшие русские сановники. Забавно было видеть, как на поворотах, огибая угловые дома, сани раскатывались, опрокидывались и роняли седоков. Едва успеют подобрать упавших, как у следующего поворота опять вывалятся человек 10–12, а то и больше. Царь любит устраивать подобного рода шутки, даже когда занят самыми важными делами. Между тем, все дела он ведает один, ибо, как на суше, так и на море, должен сам всем распоряжаться и притом решать текущие вопросы. Что же касается его невежественных, грубых подданных, то от них царь имеет мало помощи, за то лично одарен совершенным и высоким умом и такими широкими познаниями, что один может управлять всем.

Сожжение дворца

1723 г. Сенатор князь Голицын[26], замешанный в деле несчастного Шафирова, был присужден, как и многие другие, к шестимесячному тюремному заключению. Ho по прошествии четырех дней наступила годовщина бракосочетания императрицы, и так как она удостоила просить за него, то император возвратил ему свободу и чин, послав его выразить свою благодарность у ног Екатерины, когда она вышла в залу собрания для принятия приветствий и поздравлений. Вечером перед ее окнами сожжен был фейерверк, изобретенный ее супругом. Он изображал соединенный именной шифр их в сердце, украшенном короною и окруженном эмблемами нежности. Фигура, изображавшая Купидона со всеми его атрибутами, кроме повязки, пущенная рукою самого государя, казалось, летела на крыльях и зажгла все своим факелом. Несколько дней спустя, накануне отъезда двора в Петербург (25 февраля) император устроил другого рода огненную потеху, менее любезную, но весьма странную. Он собственноручно зажег свой старый деревянный дворец в Преображенском, построенный в 1690 г. Так как его обложили фейерверочными материалами, то здание это долго горело разноцветными огнями, которые обнаруживали его архитектуру и делали прекраснейший эффект; но когда материалы сгорели, глазам представилось одно безобразное пожарище, и монарх сказал герцогу Голштинскому: «Вот образ войны; блестящие подвиги, за которыми следует разрушение. Да исчезнет вместе с этим домом, в котором выработались мои первые замыслы против Швеции, всякая мысль, могущая когда-нибудь снова вооружить мою руку против этого государства, и да будет оно наивернейшим союзником моей империи!»

Шутки Петра

1723 г. Апреля 30… После полуночи мы увидели позади императорского сада большое пламя и в то же время услышали колокольный звон, бой барабанов и усердную трескотню, производимую на улицах трещотками ночных сторожей. Почти весь город пришел в движение, и вдруг оказалось, что огонь этот развели нарочно, чтоб подшутить над многими тысячами жителей по случаю последнего дня Апреля. Когда они сбежались на мнимый пожар, вокруг огня уже расставлены были часовые, которым велено было говорить всем, что это последнее Апреля. Но так как никто не хотел показать другим, что попался на удочку, то толпы спешили за толпами, желая взглянуть на опустошительное действие огня. Все это не мало потешало императора. Он, говорят, ежегодно об эту пору придумывает что-нибудь подобное. Несколько лет тому назад здесь был один силач, и ему велели публиковать, что так как их величества со всем двором намерены осчастливить его представление своим присутствием, то он приложит все старание, чтоб отличиться, и покажет такие опыты, силы, каких в Петербурге еще не видывали. При дворе все показывали вид, что императорская фамилия действительно поедет смотреть его, a потому приезд к нему знати был необычайный, хотя он в этот день удвоил цену, под предлогом, что иначе будет слишком тесно; но каков же был ужас многочисленных зрителей, когда кто-то вышел и объявил, что так как сегодня первое Апреля, то представления, по особому повелению его величества, не будет, и все могут отправляться по домам.

Петр – лекарь

1723 г. Января 26… Император обедал в этот день у брата вдовствующей царицы, графа Салтыкова, и от него проехал в Измайлово, где пировал со своею свитой. После он явился еще в Слободу, чтобы продолжать пированье у аптекаря Грегори, у которого, впрочем, остался не более четверти часа, потому что прежде много пил, да и приехал уже около 9 часов. Вечером здешний купец Тамсен рассказывал нам, что его величество был вчера у него и при этом случае, по всем правилам и своими собственными инструментами, выдернул зуб его долговязой Голландской девке, потому что считает себя хорошим зубным врачом и всегда охотно берется вырвать кому-нибудь зуб. Он за несколько дней перед тем (услышав, что девка жалуется на зубную боль) обещал ей приехать сегодня и избавить ее от страдания…

Апрель 27… Проезжая мимо дома купца Борсте, он (герцог) увидел стоявший там перед крыльцом кабриолет императора и после узнал, что его величество уговорил, наконец, г-жу Борсте, одержимую водяною болезнию, позволить ему в этот день выпустить из нее воду. Государь будто бы употребил для этого род насилия и немало гордился, что ему посчастливилось выпустить из больной более 20 фунтов воды, тогда как при попытке какого-то Английского оператора показалась только кровь. Императрица, говорят, сказала в шутку его величеству, что его за эту операцию следовало бы сделать доктором, на что он отвечал: «Нет, не доктором, а хирургом, пожалуй»…

Май 1… В этот же день, утром, после тяжкой болезни, умерла купчиха Борсте, над которой император за несколько дней делал операцию, желая вылечить ее от водяной. Ее не будут хоронить до его возвращения, потому что он сам хочет быть при вскрытии трупа, чего доктора и хирурги ждут с любопытством, тем более, что одни находили у нее водянку, другие нет…

Ноябрь 4… Герцогиня Мекленбургская находится в большом страхе, что император скоро примется за ее больную ногу: известно, что он считает себя великим хирургом и охотно сам берется за всякого рода операции над больными. Так в прошлом году, он собственноручно и вполне удачно сделал вышеупомянутому Тамсену большую операцию в паху, при чем пациент был в смертельном страхе, потому что операцию эту представляли ему весьма опасной.

Придворный театр герцогини Мекленбургской

(1722 г.). Ноября 15. После обеда его высочество, в полном параде, отправился в путь, и за ним последовала большая часть кавалеров, исключая только тайного советника Бассевича (который был нездоров) и некоторых немногих других. Этот визит немало обрадовал герцогиню, которая не знала, как принять ласковее его высочество. Между тем, прежде чем вести нас в залу, она много извинялась перед ним относительно комедии, называя ее детскою игрушкою, недостойною его внимания. Когда в комнату, где мы находились, явилась вдовствующая Царица, чтобы также отправиться в залу спектакля, его высочество поцеловал ей руку и потом скоро последовал за нею вместе с герцогинею и принцессою Прасковиею. В зале возле царицы, с правой стороны, села принцесса Прасковия; рядом с нею поместился его высочество, а рядом с ним заняла место герцогиня Мекленбургская, так что ему пришлось сидеть между двумя сестрами. Герцогиня, впрочем, почти все время была за кулисами, чтоб дирижировать спектаклем, который без нее часто останавливался. По левую сторону вдовствующей царицы сидели ее брат, несколько дам и некоторые из наших кавалеров; но бригадир Плате, я, подполковник Брюммер и гофюнкер Тих во все представление стояли позади его высочества. Старая царица была так милостива, что сейчас же подозвала к себе одного из своих кавалеров и приказала ему достать нам стульев, что тот и сделал; мы однако ж не воспользовались ими и продолжали стоять. У герцогини Мекленбургской, женщины чрезвычайно веселой, и в этот раз не обошлось без множества забавных приключений. Она сама рассказывала его высочеству, что актер, исполнявший роль короля, вчера получил около 200 батогов за то, что с одним из своих товарищей вздумал безбожно разносить по городу афишки ее комедии и тем собрать, как бы милостыню, что ей было очень неприятно и принудило ее, вдобавок, этого товарища, по получении им ударов, совсем прогнать. Все это я слышал еще поутру от капита Бергера, который, во что бы то ни стало, хотел мне навязать 30 или не знаю сколько копеек, выпрошенных нищенствующими комедиантами в прошедшее воскресенье у гр. Бонде, когда он садился в карету. Но хотя капитан клялся мне, что герцогиня наистрожайше приказала возвратить эти деньги и что он уже отдал обоим Остерманам то, что они дали мошенникам, я не согласился принять их и просил его, под благовидным предлогом, отнестись с ними к самому гр. Бонде. Между тем для меня было странно, что человек, наказанный вчера батогами, нынче опять играет с княжнами и благородными девицами: в комедии роль королевского генерала исполняла настоящая княжна, а роль супруги батогированного короля – родная дочь маршала вдовствующей царицы; но здесь это ни по чем и считается делом весьма обыкновенным. Комедия была далеко не так продолжительна, как в первый раз, потому что многое выпустили, вероятно, чтоб не наскучить его высочеству, да и вообще я нашел ее во многих отношениях улучшенною. Когда она кончилась, все опять отправились в комнаты герцогини Мекленбургской, где его высочество остался еще несколько времени, шутил с герцогинею и потом, прежде нежели собрался домой, выпил несколько стаканов вина. Во время представления меня забавлял подполковник Брюммер, которому спектакль решительно не нравился. Он не был еще так знаком с здешнею жизнью, как мы. В особенности его сердило, что занавес беспрестанно опускался и оставлял всех зрителей в темноте, а потому он несколько раз говорил мне на ухо: «Какая же это, чорт, комедия!» (“welch ein Hund von Comodie ist das”?), и я с большим трудом удерживался от смеха. Как в Воскресенье, во время самой комедии, у меня украли из камзола табакерку, так в этот раз у г. фон-Альфельда и у капитана фон-Ильгена вытащили из карманов по шелковому носовому платку.