Еремей Парнов - Под ливнем багряным: Повесть об Уоте Тайлере

— Все передохнем в лесах, — печально отозвался одноглазый.

— Благослови тебя пречистая богоматерь и святой Джордж, брат Черепичник, — вразнобой отозвались вилланы. — Передай Джеку Возчику, что мы будем молиться за него… И за Джона Правдивого…

— Ждите и готовьтесь. — Уолтер прощально взмахнул рукой. — Проводишь, Уил?

— Я рад, что ты меня нашел, Уот, — сказал Хоукер, когда они вышли к оврагу. — Нашел и позвал.

— Жизнь позвала, боль окликнула.

— Ты действительно знаешь Джека Возчика?

— Так ведь и ты его знаешь… Помнишь францисканца, которого мы встретили на дороге у Фонтенбло?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ИСКРА

Еще я видел там в нарядных шапках

Судейских стряпчих целую толпу.

Они закон отстаивать готовы

За фунт иль пенсы, а не ради правды.

Измеришь ты мальнвернские туманы

Скорей, чем их заставишь рот раскрыть,

Не посулив вперед хорошей платы.

Городок Брентвуд, приютившийся на границе Эссекса с Хартфордширом, еще жил впечатлениями от веселых обрядов праздника вознесения. После торжественного крестного хода и чинной литургии, которую отслужили прямо посреди зеленого поля, все от мала до велика отправились бить межи. Во главе процессии важно шествовало духовенство, окруженное галдящей гурьбой принаряженных подростков. С незапамятных лет римского владычества, когда над нивами Альбиона властвовал ныне забытый бог полей и межевых знаков Терминус, детворе в этот день отводилась едва ли не главная роль. Передавалось поле, передавалась память, воскрешалось неизбывное чувство личной причастности к вечному круговороту жизни.

Прорастает зерно, умножаясь в колосе, и поколение следует за поколением, как набегающий вал. Обозначенный камнем надел определяет нерушимый черед в веренице предков-хранителей, чьи кости истлели в земле, а души вознеслись в горние выси. И как вечность противостоит бренности, так небо отрицает землю с ее юдолью и преходящими радостями. Церковь стремится оторвать душу христианина от суетного мира, напоминая о неизбежности рокового мгновения, которое одни называют смертью, другие — рождением в вечность. Но хоть дух устремляется к свету, грешное тело тянет назад. Не отпускает почва, где сквозь родительские гробы прорастают побеги грядущих всходов. Только через нее, тяжелую, влажную, теплую, дано прочувствовать сердцу соединяющие его с природой-праматерью таинственные нити. С первых шагов тщится грешный человек разгадать их вечно изменчивый узор и не поспевает. Распятый на кресте страстей между верхом и низом, так и уходит с вопросом на устах, искаженных страданием.

Крестьянский дом, сгорбившийся под посеревшей соломой, колосья в поле и животные, мирно пасущиеся в лугах, — лишь часть космоса, среди которого пролегают дороги планет. В свой черед обрушится кровля, и пламя пожрет сгнившие балки, в копченый окорок и колбасы превратится свинья, тюки шерсти и мешки с пшеницей уплывут под парусами куда-нибудь в Бордо или Байонну, но в веках пребудет помеченный камнем надел. Разделенный потомками, безжалостно исчетвертованный, по единственно неподвластный всеобщему уничтожению.

Обходя границы прихода, старики указывали мальчишкам вещие знаки:

— Вот ручей, где вы любите плескаться в жару, а вот замшелый валун на краю болота. Все, что лежит по сю сторону, принадлежит нашей общине, а значит, и вам, ее младшим членам и будущим хранителям.

И дабы наука вернее закрепилась в юных головках, наследников колотили палкой по мягкому месту и безжалостно хлестали кнутом. Но это была сладостная боль приобщения к манящему миру зрелых мужчин. Детишки знали, что она вскоре утихнет, а в награду за терпение каждый получит по горсти изюма и медному фартингу.

— Видите зеленый склон, на котором белеет контур огромного быка? Говорят, что его начертали одноглазые великаны, жившие тут задолго до пришествия нормандцев. Бегите вон к тому развесистому дубу. Оттуда виднее.

— А там источник, из которого пил Симон Монфор. Во всем графстве нет более чистой и вкусной воды, чем в нашем источнике.

— Наша нижняя граница[62] проходит за лесом, где однажды переночевал Робин Гуд. В прошлом году вы ободрали там всю малину и ежевику, хотя знаете, что ягоды можно собирать только с разрешения нашего лорда. Ну-ка, братцы, вжарьте им хорошенько, чтобы впредь было неповадно! Пусть запомнят проказники, где находится запад.

Хор затянул псалом, священник, благословив поля и источники, вознес молитву о щедром урожае. Изредка всхлипывая, ангельскими голосками подпевали выпоротые мальчишки. Небеса изливали тепло и свет. Ветер играл лентами на майском шесте, оставленном до праздника троицы. Мир и благоволение воцарились в душах. Мясники свежевали быка, трактирщики катили бочонки с элем.

Праздничное благодушие было нарушено быстро распространившейся вестью о приезде королевской комиссии во главе с сэром Томасом Бамптоном, который остановился в доме брентвудского бейлифа. Вскоре уже весь городок знал, что комиссар располагает точным списком лиц, уклонившихся от поголовного налога. Для начала было приказано собрать на площади зарекомендовавших себя самыми упорными неплательщиками жителей деревень Фоббинг, Коринхем и Стенфорд-ле-Гоп.

Получив от комиссара надлежащие полномочия, бейлиф оседлал коня и, втайне кляня службу, отправился на другой конец графства, к берегу моря. Его путь пролегал через леса и холмы, через реки, где нужно было искать брода, заболоченные луга и пески. Надежда на перемену лошадей была слабовата, и бейлиф наметил постоялые дворы для ночевок и на всякий случай велел приторочить к седлу торбу со снедью. Полагал, что доберется для за два, в крайнем случае — за три. Человек он был добрый, простосердечный и весьма склонный к застолью. Сидя с оловянной кружкой у огонька, он и не думал делать тайны из возложенной на него миссии. Больше того, разделяя возмущение случайных сотрапезников, как мог, честил наглеца комиссара и заодно с ним преосвященного канцлера. Досталось, само собой, и картавому «разбойнику Хобу» — Хелзу.

Неудивительно поэтому, что про Томаса Бамптона, который прибыл в сопровождении четырех столичных молодчиков в немыслимой, расшитой бубенцами одежде, заговорили по всему графству Эссекс. Тревожное известие далеко обогнало гонца. Жалея коня, он неторопливо тащился от трактира к трактиру, останавливаясь у каждого ивового венка.[63]

В рыбацком городишке Фоббинг, затерянном на изрезанном укромными заливчиками побережье, вознесение господне отпраздновали на свой лад. Запекли свежих мидий, вдоволь нажарили рыбы и устроились пировать прямо в лодках, которые загодя оттащили подальше от рокочущей кромки прибоя. Просоленный киппер,[64] имеющий власть пробуждать совершенно немыслимую жажду, скоро настроил общество на веселый лад. По неписаной традиции остряки состязались с каменными лицами, без тени улыбки. Только по блеску глаз и прихлынувшей к вискам крови можно было оценить меткость шутки.