Андрей Грешнов - Дух, брат мой

Пока решались организационные моменты (ждали БТРы), я решил прогуляться с Асадом по «ряду», где раньше проживали хадовские советники. Квартиры-клеточки стояли заброшенными. В одной половине ряда еще жил обслуживающий майдан персонал, в другой — не было даже дверей. Все было утащено и разграблено. В месте дислокации советской части расположился полк из состава Второго армейского корпуса, отражавший ночные атаки душманов. В степи за аэродромом стояла развернутая в сторону Тор-Коталя дальнобойная артиллерия. По периметру аэродрома в вырытых укрытиях ощетинились орудиями танки. «Надо поторапливаться, — сказал Асадулла. — Если ты еще помнишь, два часа дня — крайний срок для въезда в город или выезда за его пределы. И то уже неприятно. А сейчас в Кандагаре самое опасное место — аэродром». Разговор мы продолжили уже на броне, пыля по знакомой «дальней» дороге в сторону Кандагара. Что меня сразу порадовало — так это распоряжение Олюми внутрь БТРов не влезать, так как на пути могут быть мины. Вообще афганцы были молодцы, прагматики. Они жили реалиями, их за убитых гражданских в звании не понижали, и война была для них элементом повседневной жизни, просто как воды попить.

Вдоль дороги возникали знакомые и близкие сердцу пейзажи. Вот слева в чистом поле у дороги каменная будка — то ли сортир, то ли царандоевский пост, правда, в ней никого нет. Вся колея в пулеметных гильзах. Много не раздавленных, значит, стреляли еще недавно. Знакомый перекресток двух дорог, напрочь «уделаный» колесами и гусеницами военной техники. Останавливаемся. Олюми слезает с первого БТРа, к нему подходят едущие вслед за ним на пикапе «Семург» дружественные душманы. О чем-то шепчутся. Потом БТРр тихо преодолевает перекресток и берет левее от дороги, там, где растет редкая желтая травка. Мы двигаемся за ним, потом, метров через двести вновь втыкаемся в колею и уже весело мчим вперед. Справа от дороги ООНовский городок. Машу Олюми руками, чтоб остановился. Тормозим, но он говорит, что внутрь входить нельзя, городок уже принадлежит своим старым «новым» хозяевам. И правда, рядом с одной из белых вилл торчит из-за куста задница Лэндровера, на котором синим по белому выведено UN. Вот так, это — уже первые воспоминания о царившей здесь когда-то жизни. А сейчас и охранения никакого нет. Как они тут живут, эти ООНовцы? Может быть, ночью в город перебираются? Чудны дела твои, Господи…

Справа от дороги большой шлагбаум, отгораживающий ничто от ничего. По периметру, как бы очерчивая большой прямоугольник, лежат средней величины белые камни. Этот странный объект так и останется для меня на всю жизнь неразрешимой загадкой. Американцы что-то фотографируют. А я думаю, что, если бы ученые придумали такой прибор, что можно было бы печатать фотографии прямо из головы, то и с закрытыми глазами получались бы хорошие картинки. Пошли зеленя, первые придорожные дуканы. Опять эти недружелюбные, настороженные взгляды. Город врагов, пропитанный ненавистью к шурави. Что же здесь изменилось? Да почти ничего, если не считать того, что Кандагар сильно разрушен. Я еще не видел последствий советской бомбардировки, произведенной 8 декабря 86-го, что уж говорить о периоде, когда Кандагар жил без советских войск. Теперь кое-что вижу.

Напротив того места, где раньше стояло кафе-дукан под вывеской «Тойота», останавливаемся. Знакомый райончик, но кафешки уже нет. Угла стены, стоявшей напротив метрах в пятнадцати, тоже нет. За стеной — какие-то руины. Прямо — дорога на ГСМ. Все узнаваемо, но все уже чужое. Бэтэры облепляют бачи (дети). Ингризи? Фэрансави? Амрикаи? Они галдят и стараются что-нибудь украсть. Я подминаю сумку задницей и спокойно говорю — шурави. Не верят. Тогда ругаюсь матом. Неистребимая войной детская радость. Пожалуй, они — единственные, кто вспоминает нас без лютой ненависти. Шурави, шурави, е… твою мать, хорошо, давай бакшиш, сигарет давай! Засовывают в рот грязные пальцы, давая понять, что голодны. Асад отгоняет их как мух — «буру, буру, бача!» (идите отсюда, дети). Трогаемся — едем в резиденцию Олюми. Она размещается в старой крепости. Туда исматовцев не пускают, да они особо и не рвутся. Здесь — царство царандоя. К Олюми подходит красивый, довольно высокий мужик с орлиным взглядом, очень ухоженный, в чистой царандоевской форме. Это Сардар — «моавенэ аваль» — первый заместитель губернатора. Он, похоже, здесь всем и распоряжается. Говорит исключительно на пушту, на дари переходит редко, о чем-то подолгу беседует с начальником. Нас приглашают в кабинет Олюми — комнату, обставленную в духе афгано-советской дружбы, но с новомодными элементами влияния ислама. На столе рядом с государственным стоит и зеленый флажок.

Губернатор начинает объяснять обстановку в городе. Первый неприятный момент — старейшины племен и муллы уже почему-то знают, что в группе журналистов есть шурави, поэтому запланированная с ними встреча отменяется. Они напрочь отказываются общаться с представителями СССР. Про себя отмечаю: ну и бачи — проныры. Все же Кандагар каким был — таким и остался. «Сороки» с длинными хвостами по всему городу летают, да как быстро…

Обстреливать город из минометов и реактивными снарядами, продолжал меж тем Олюми, в настоящий момент могут только пять процентов душманов из числа «непримиримых». Это — гульбеддиновцы и сайяфовцы. Но сайяфовцы — в основном ваххабиты. Кандагарцы в религии — традиционалисты, поэтому этих бандитов, которые воюют на саудовские деньги, особо не жалуют. Правда, часть молодежи уходит к ним в погоне за «длинным» афгани. Саудовская Аравия проплачивает наступления на Кандагар из расчета 120 миллионов афгани за каждое. Когда моджахеды штурмовали Джелалабад, продолжал Олюми, внимание от Кандагара было отвлечено. А ведь мы выдержали сначала одно, а через две недели и второе массированное наступление. Сейчас в группах моджахедов идет своего рода «брожение». Кое-кто пытается объединить усилия для нападения на город, а кое-кто идет с нами на контакты.

Если вы пойдете на базар, радостным голосом сообщил здоровяк-губернатор, то увидите, что 80 процентов дуканщиков — моджахеды. Они приходят на городские базары отдыхать после боев. Оружие сдают на постах первого пояса обороны. Раньше приходили на 2–3 дня в месяц, потом шли на позиции. Теперь задерживаются на 15–20 дней. За их счет увеличилось население города. По сравнению с периодом, когда в провинции находились советские войска, оно выросло в 4–5 раз. «Батюшки, — подумал я. — Это ж трое из четырех кандагарцев — духи!». Тем временем губернатора понесло. Незаметно для самого себя он потихоньку перешел на пропагандистскую болтовню, изредка сдабривая ее скудной информацией. Русские, продолжал он, ушли из Кандагара раньше намеченного срока, хотя Кандагар, по планам советского военного командования, должен был стать последним пунктом, который покинут подразделения советских войск. Теперь бывшим душманам не за чем биться с правительственными войсками. Кто такие моджахеды? Это не те, кто хочет разрушить город, это — честные люди, которые хотят сделать его свободным.