Александр Алтунин - На службе Отечеству

Помогая Стогову, мы поползли к бойцам, которые метким прицельным огнем не давали фашистской пехоте продвигаться вперед.

Все шесть атаковавших нас танков подбиты. Но эта победа досталась нам дорогой ценой. Двадцать два человека потерял в этой схватке наш батальон. Оба миномета были разбиты прямыми попаданиями снарядов. Три орудия уничтожены. Одну пушку вместе с артиллеристами танк вдавил в землю. Но сам он стоял без башни, ее снесло взрывом: артиллеристы соседнего орудия сумели отомстить за погибших товарищей.

Капитана Тонконоженко нахожу за одним из подбитых танков, его перевязывает наш Петренко. Бинтуя рану, он приговаривает:

- Ничего, кость цела, скоро заживет. Все будет в порядке. Медицина не подведет.

- Везет мне! - невесело усмехается комбат. - Хоть не в башку попала пуля, а только в руку. К счастью, в левую. - Дождавшись конца перевязки, продолжает: - Атаковать противника оставшимися силами мы не можем: и сами погибнем, и задачу не решим. Будем держать фашистов под огнем, не давая им атаковать штаб полка.

Предвидение командира батальона оправдалось: пехота и уцелевшие танки, не решаясь возобновить атаку на деревню, ведут огонь по высоте, на которой окопались мы.

- Набираются храбрости для атаки, - говорит Тонконоженко. Со стороны перелеска, что к востоку от деревни, все слышнее орудийные выстрелы и пулеметные очереди. Обнаруживаю там медленно продвигающиеся в сторону деревни танки. Они ведут огонь с коротких остановок. За ними перебежками отходит пехота. Капитан Тонконоженко с удовлетворением констатирует:

- Вот все, что осталось от прорвавшихся тридцати танков! Немцы приблизились к деревушке. Оттуда по ним ударили из пулеметов и орудия. Это вынуждает их обтекать деревню с двух сторон. Как только ближайшая группа фашистских танков поравнялась с нами, мы открываем огонь. Один танк загорается, уцелевшие, бросив на произвол судьбы пехоту, ускоряют ход. Фашистские солдаты панически бегут следом. За отступающими появляются десять советских танков. За ними, немного отстав, широкой цепью наступают пехотинцы.

- Ну, теперь и мы можем ударить! - Лицо комбата светлеет. Он разрешает артиллеристам израсходовать все оставшиеся снаряды.

Поддержанные огнем уцелевшего орудия, мы бросаемся в атаку. Капитан некоторое время старается быть впереди, но мы обгоняем его. Фашисты, атакуемые с двух сторон, оказывают неорганизованное сопротивление.

К шести часам вечера уцелевшие четыре танка и остатки пехоты были выбиты с наших позиций.

Мы собрали останки погибших товарищей, чтобы с воинскими почестями предать их земле. Ровным рядом уложили их на разостланных шинелях у края братской могилы. Окидывая прощальным взглядом погибших, я особо пристально вглядываюсь в лица лейтенанта Степанова и сержантов Мишина, Лунина и Плитняжа. И тревожная мысль сжала сердце: "Как короток наш боевой путь, братцы! Ведь у края могилы мог оказаться сегодня и я".

Лейтенант Воронов поднимает худенькое тело Степанова, бережно опускает его в яму рядом с другими погибшими, закрывает лицо друга носовым платком и, сняв каску, горестно шепчет:

- Прощай, Паша!

Звучит троекратный боевой салют. Прощаясь с товарищами, кидаем горсти сыпучей земли. На глазах у многих слезы.

На свои огневые позиции возвратились семнадцать минометчиков. Нас встречает печальный Охрименко. Из командиров взводов уцелел лишь Воронов. Даже этот закаленный спортсмен выглядит измученным: его красивое смуглое лицо осунулось, прямой нос заострился, а живые карие глаза окаймлены темными кругами. Жалко смотреть и на моего отважного ординарца. Видимо, давала о себе знать царапина на спине, разъедаемая соленым потом. Добряк старшина помогает ему снять разорванные гимнастерку и нательную рубаху.

- Ну и зацепило тебя, друже! - удивленно ахает он. - Така широка червоно-блакитна полоса на спине! - Узнав, что Стогов побывал под фашистским танком, замечает: - Слава богу, Михайло, ты счастливо отделался. Як тебя гусеницей не придавило?! Петренко, Петренко! Иде ты заховался?

Охрименко посылает Сусика разыскать Петренко, а сам достает из кожаной сумки, с которой никогда не расстается, нитки и иголку и начинает старательно зашивать дыру в гимнастерке. Закончив работу, сильными толстыми пальцами проверяет прочность шва и тщательно счищает с гимнастерки проступившую на ней соль, шутливо приговаривая:

- Ого, сколько соли, едят ее мухи! Можно суп для всей нашей роты посолить.

- А вы, Николай Федорович, соберите ее со всех гимнастерок и сдайте на пополнение запасов взвода снабжения.

- Есть, товарищ комроты, - шутливо вытягивается Охрименко, - соберем и сдадим. Но лучше зарядить солью пушку и лупануть ею по голым фашистским зад...

Как всегда неторопливо, входит степенный Петренко. Увидев его, Охрименко показывает на спину Стогова:

- Дивись, Сидор, яка штука на спине у Михаилы. Смажь ее чем-нибудь. А може, у тоби спирт е? - Старшина с тайной надеждой вглядывается в лицо санинструктора.

- Спирта нет, - сокрушенно отвечает Петренко, облизнув потрескавшиеся губы, - а йод есть.

Санинструктор внимательно осматривает и ощупывает Мишину спину.

- Ничего страшного, Стогов, - успокаивает он. - Сейчас продезинфицируем царапину йодом и наложим повязку, чтобы инфекция не попала.

Приведя себя в порядок, решаю повидаться с комбатом, чтобы выпросить у него бутылки с горючей жидкостью и гранаты, запас которых израсходован. На батальонном пункте боепитания старшине сказали, что их и в стрелковых ротах не хватает. Вспоминая перипетии сегодняшнего боя, не уверен, что минометчикам вновь не придется вплотную схватиться с фашистами. Узнав, что я направляюсь к комбату, Петренко просит раздобыть перевязочных материалов и йода.

Когда я пришел к комбату, около него суетился батальонный фельдшер, пожилой человек, работавший, по словам Петренко, до призыва сельским фельдшером около Рязани. Он осторожно снял присохший грязный бинт и, обрабатывая рану на ноге, укоризненно покачивал головой:

- Надо вам, товарищ комбат, в медсанбате полежать, а то воспалится рана и, не дай бог, отхватят вам ногу.

- Ничего, Степан Михеевич, обойдется, - успокаивает фельдшера Тонконоженко. - Уж ты постарайся, чтобы не воспалилась, обрабатывай тщательно.

- Обработаем, обработаем. - Степан Михеевич достает из сумки небольшой флакон. - Вот сейчас спиртиком протрем ее.

- Спиртом? - оживляется Тонконоженко. - Так давай его сюда! Зачем напрасно добро переводить: рану обработай йодом, а спиртом произведем дезинфекцию душевных ран. - Но, увидев малюсенький флакончик, с досадой махнул рукой: - А спирту-то у вас, Степан Михеевич, кот наплакал. Его не только на душевные раны не хватит, но и на обыкновенную царапину. - Заметив меня, комбат приветливо показывает на нары: - Присаживайся, лейтенант, докладывай, что у тебя.