Анатолий Корольченко - Маршал Рокоссовский

И вот объемистая будущая книга перед ним. Он начал было листать ее, но не смог.

— Где расписаться? — спросил он приехавшего редактора.

— Здесь, товарищ маршал, — указал он на титульный лист.

Неожиданно для редактора он зачеркнул прежнее название — «Счастье солдата» — и вывел новое — «Солдатский долг».

Свой последний долг он успел-таки выполнить за день до смерти.

Книга увидела свет, когда автора уже не было в живых. На прилавках магазинов она появилась лишь в ноябре. Вскоре в центральной прессе появились на нее одобрительные рецензии.

Помню, в декабре 1968 года мне пришлось быть в Москве, в Министерстве обороны. Там я встретил давнего знакомого полковника Цветаева. Эрудированный в военных делах, кандидат наук, он в течение долгого времени был помощником генерала армии Штеменко, помогал ему в работе над мемуарами «Генеральный штаб в годы войны».

Мы разговорились, и он сказал, что на днях должна появиться рецензия в газете «Красная Звезда» на книгу Константина Константиновича Рокоссовского. Писал рецензию сам генерал Штеменко.

— А сам-то ты книгу читал? — спросил я.

— Конечно. Книга хорошая. И если б не цензура да редакторская предвзятость, она была бы еще лучше, — ответил приятель и пояснил: — Много в ней изъятий.

— Зачем же было такое допускать?

Он снисходительно улыбнулся, промолчал.

В начале декабря в «Красной звезде» действительно появилась большая, на полтора газетного «подвала», статья генерала Штеменко. Автор высоко оценил достоинства книги. Писал, что с именем маршала Рокоссовского связаны славные страницы истории Великой Отечественной войны, что прославленный полководец много видел, пережил и передумал. Он познал горечь поражений и радость побед и очень умело, с большой скромностью и тактом рассказал об этом в своих воспоминаниях.

Рецензия была теплой, проникновенной, но в ней ни слова не было сказано о вырванных из рукописи страницах.

Удастся ли когда-нибудь прочитать их? — возникала мысль. И вспоминались грустная улыбка полковника Цветаева и молчаливый его ответ: «Вряд ли…»

Но нет! Удалось-таки прочитать страницы рукописи, которые бдительные цензоры посчитали непригодными для публикации. Вновь и вновь я перечитывал, их, каждый раз открывая для себя новое.

По большей части изъятый из книги текст был связан с критическими высказываниями автора в отношении Ставки, ее представителей, в частности, Жукова и Василевского. Дважды высказывались упреки маршалу Коневу. В первый раз — в 1941 году, когда тот, командуя Западным фронтом, уклонился от утверждения плана возможного вынужденного отхода, чем ставил командармов в неопределенное положение.

«Враг был еще сильнее, маневреннее нас и по-прежнему удерживал инициативу в своих руках, — писал Константин Константинович. — Поэтому крайне необходимым являлось предусмотреть организацию вынужденного отхода обороняющихся войск под давлением превосходящего противника… В войска продолжали поступать громкие, трескучие директивы, не учитывающие реальность их выполнения».

Второй раз имя командующего 1-м Украинским фронтом Конева упоминается в связи с проведением Белорусской операции 1944 года. В одной из своих статей маршал Конев утверждал, что начальный ее этап планировался им самостоятельно. Рокоссовский это отрицал. По его словам, эта операция, как и многие другие, заблаговременно планировалась Ставкой и проводилась войсками двух фронтов: 1-м Украинским и 1-м Белорусским.

Исключенным из книги оказался и отрывок, в котором автор отстаивал необходимость при наступлении смело и решительно обходить занятые противником участки и места, не имеющие решающего значения. Стремление к захвату их и обязательному уничтожению находящихся там войск влечет за собой потерю времени, снижает темп продвижения, распыляет силы и средства ударной группировки.

Не нашлось места в книге и для замечания о неудачно проведенной большой операции на Ростовском направлении в феврале 1943 года. Оценивая ее, Рокоссовский писал:

«Операция вышла суженной, поскольку все внимание и значительные силы были отвлечены на так называемую группу Манштейна. Это помогло немцам избежать еще более крупной катастрофы на ростовском направлении, чем под Сталинградом».

Характерно, что большая часть купюр относится к первой половине книги, включавшей события 1941–1943 годов. Изъятых авторских высказываний, относящихся к заключительному периоду войны, немного.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Константин Константинович и в Барвихе не утратил привычки просыпаться с зарей, вызывая удивление таких же, как и он, больных, направленных сюда для реабилитации после перенесенного недуга.

Но сегодня он проснулся позже обычного. Луч солнца, пронзив крону кудрявой березы, упал на лицо и заиграл трепетным зайчиком. Маршал потянулся к тумбочке, где лежали часы. Ого! Скоро семь, давно пора быть на ногах.

Ночь была тяжелой, бессонной, неожиданно напомнила о себе старая рана, о которой он и думать перестал. Тягостно ныло плечо, в котором еще с гражданской войны застряла нуля.

Он лежал, вытянувшись во весь немалый рост. Худое изможденное лицо, глаза запали, тонкие губы бескровны, совсем синие. Он понимал, что болезнь неудержимо прогрессирует, что она глубоко запустила в тело ядовитые щупальцы-метастазы, избавиться от которых невозможно. И никакие процедуры и лекарства теперь уж не помогут. За время пребывания здесь он не стал здоровей, понимал, что болезнь затаилась, выжидала, чтоб нанести последний удар.

Когда он поднялся и направился в парк, дежурная сестра заметила:

— Решили, товарищ маршал, в последний день отоспаться?

— Проспал, — улыбаясь, ответил ей.

В парке он неспешно шел по знакомому маршруту. Неожиданно ему вспомнились первые стихи, написанные когда-то в далекой таежной заимке:

Эй, орел, расскажи о краях,Где ты часто один лишь бываешь.Далеко ль эти звезды горят?Ты, наверно, до них долетаешь?

Он понимал, что стихи просты и не отличаются совершенством. Поэтом он себя не считал. Сами собой вспомнились строчки второй строфы:

Хоть бы в жизни разок побыватьМне с тобой в голубом том просторе…

Но тут его встретили «пижамные коллеги» и завязался разговор. Они сообщили, что накануне на излечение поступил сам Жуков.

— Вы не спутали? — спросил Константин Константинович.