Ромен Роллан - Жизнь Рамакришны

«Какая разница между милосердием и самолюбием?[281] Милосердие – это любовь, которая распространяется на всех и которая не ограничивается собой, своей семьей, своей сектой, своей страной. Самолюбие – это привязанность к самому себе, к своей семье, к своей секте, к своей стране. Углубляйте возвышающее нас милосердие, которое приводит к богу».[282]

Истинное милосердие – это для Рамакришны любовь к богу во всех людях, ибо бог воплощен в человеке.[283]

Нельзя по-настоящему любить человека и, следовательно, полностью прийти ему на помощь, если не любишь в нем бога. И наоборот, нельзя хорошо познать бога, пока не увидишь его в каждом человеке.[284]

Вот почему настоятель ордена Шивананда, представляющий в настоящее время истинную сущность учения Рамакришны, написал мне следующие строки,[285] духовный смысл которых покажется знакомым читателям Паскаля:

«Вы, вероятно, постигаете разницу между реализацией божества в человеке и сознанием всеобщего страдания в качестве мотива служения людям. Мне кажется, что это не различные состояния духа, это два вида того же состояния; только воспринимая божество нераздельно от человека, мы сможем по-настоящему охватить глубину человеческого страдания, ибо только тогда состояние духовного порабощения человека, лишение его совершенства и божественного блаженства становится для нашего сознания почти осязаемой очевидностью. Мучительное чувство контраста между божественным в человеке и присущим ему неведением, вместе с вытекающим отсюда страданием, – вот что побуждает сердце служить человеку. Без этой реализации божественного духа, который есть в себе и в других, истинная симпатия, истинная любовь и истинное служение невозможны. Вот почему Шри Рамакришна хотел, чтобы его ученики достигли реализации своего „я“, прежде чем отдаться с пользой служению человечеству».[286]

Но в ожидании этого человечество страдает, человечество умирает, покинутое. Оставит ли он его без помощи? Нет. Ибо то, чего Рамакришна не делает, не может сделать сам, ограниченный рамками своей кармы и горизонтом своей жизни (жизни, которая готова уже угаснуть), он завещает исполнить своему величайшему ученику, наследнику своего слова – Вивекананде, тому, который в одном видении (я еще будут говорить о нем) предстает ему как божественная эманация, более высокая, чем его собственная, и призвать которого к людям для их же спасения он считает своей личной миссией. На него он возложит, почти что помимо его желания, обязанность действовать в мире и «облегчить страдания смиренных и бедных».[287]

И Вивекананда внесет в это свою действенную энергию и всепожирающую страсть. Конечно, его натура, совершенно иная, чем у учителя, не могла бы ждать ни одного дня, ни одного часа в своем стремлении прийти на помощь несчастным. Он страдает за них своей собственной плотью. Они преследуют его, они исторгают у него крики отчаяния. Он не обладает необычайной ясностью духа, которая осеняет в последние годы дух Рамакришны – этот бесплотный дух, проникший в страшную область по ту сторону добра и зла.

«Абсолют не связан ни с добром, ни со злом. Он таков, как свет лампы. Вы можете благодаря ему читать Священное Писание, но можете также при этом же свете подделывать подписи… Каков бы ни был грех, зло или страдание, которые мы находим в мире, они являются страданием, злом и грехом только по отношению к нам. Абсолют ими не затронут. Он над ними и вне их. Его солнце одинаково сияет над Злом и над Добром….[288] Я боюсь, что вы должны принять события, совершающиеся во Вселенной, такими, как они есть. Человеку не дано познать с ясностью пути господни[289] Я вижу, я постигаю, что все три – жертва, плаха и приносящий жертву – та же субстанция. О, какое видение…»[290]

Да, это видение полно трагического величия и подобно океану. Хорошо было бы, чтобы каждая мужественная душа от времени до времени в него погружалась. Хорошо, что в глубине сердца, полного нежности, Рамакришна хранит его царственный шум и соленое дыхание. Но оно не создано для обыкновенных смертных. Оно может их свести с ума или заставить похолодеть от ужаса. В своей слабости они не способны осуществить синтез абсолюта со своим «ego»; чтобы не подкосить в них жизненного порыва, нужно сохранить им «палочку ego», брошенную в океан Сатчидананды (Бытие, Познание, Блаженство).

Это только «черта, проведенная по воде». Но «если вы ее уничтожите, останется только единый нераздельный океан».[291] Сохраните ее, чтобы защитить себя от головокружения! Сам бог разрешил эту видимость, чтобы укрепить нетвердые шаги своих детей. Они все-таки будут с ним.

Тем, кто спрашивает в тоске Рамакришну:

– Господин, вы говорите нам о том, кто осуществляет единство «Я – это он…». Но те, кому это не дано, те, кто говорит: «Ты – не я, и я ищу тебя…» Что случается с ними?

Он отвечает со своей успокаивающей улыбкой:

– Нет никакой разницы, если вы называете его «Ты» или думаете: «Я – это он». Люди, которые постигают его, говоря «Ты», поддерживают с ним наилучшие отношения. Так же, как старый преданный слуга и его хозяин. По мере того как они оба старятся, хозяин опирается на него. Он советуется с ним обо всех своих делах. Однажды он берет его за руку и сажает на свой трон. Сконфуженный слуга говорит ему: «Что вы делаете, господин?..» Но хозяин удерживает его на троне возле себя и говорит ему: «Вы такой же, как и Я, мой горячо любимый!..»[292]

Рамакришна всегда умеет приспособить свою мысль к пониманию каждого из своих учеников; и, весьма далекий от разрушения хрупкого равновесия человеческого духа, он заботится об его укреплении, осторожно соблюдая различные соотношения его составных элементов у каждого. Мы увидим, как он меняет свои приемы в зависимости от темперамента каждого настолько, что иногда кажется, что он высказывает противоречивые положения. Ангельскому Джогананде, грешащему слишком большой мягкостью, он рекомендует энергию: «Благочестивый не должен быть дураком».

Он бранит его за неумение защищать себя в жизни. Неистовому Вивекананде, всегда готовому идти против неприятеля и уничтожить обидчика, Рамакришна предписывает забвение обид и кротость. У учеников «героического типа» он допускает некоторые слабости, которых не разрешает слабым, ибо первые не могут быть задеты ими надолго. С безошибочным тактом он всегда умеет рассчитать силы противодействия каждого существа.

Можно было бы думать, что человек, живущий в постоянном контакте с Абсолютом, вне норм, регулирующих течение обычной жизни, не способен охватить тысячи оттенков повседневных поступков и направлять их. У Рамакришны как раз наоборот. Освободившись от цепей Видимости, он стремится прежде всего снять с себя шоры всех предрассудков, всякого фанатизма, всякой узости сердца и ума, и, не встречая больше помех свободному и открытому взгляду, он судит обо всем и обо всех с добродушным здравым смыслом. Удивление вызывают его сократовские беседы. В них он моментами ближе к Монтеню и Эразму, чем к Галилеянину. Их ироническая проникновенность, их веселый юмор производят освежающее впечатление. Тем более ценны они в этой жгучей Бенгалии, для этих юных, всегда возбужденных умов. Я приведу два чудесных примера, две притчи – о Слоне и о Змее. В одной Рамакришна с очаровательной иронией предостерегает своих учеников от двух противоположных крайностей – от насилия и от абсолютного непротивления. В другой же он как бы иронизирует сам над собой. Он постиг опасности аморализма и индифферентизма в поступках, могущих вызвать в этих молодых возбужденных умах внезапный ослепительный удар познания вездесущего бога; он насмешливо измеряет степень его присутствия в нас и вокруг нас, иерархию его форм и проявлений.