Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

— К праздникам или тотчас после праздников.

— Я вам завидую, вы увидите Сашеньку!

— Я бы вам охотно уступил это счастие, особенно

вам, а не другому. Я еду не для удовольствия: меня

тоже зависть гонит отсюда; я не хочу, я не могу быть

свидетелем счастия другого, видеть, что богатство до­

ставляет все своим и з б р а н н ы м , — богатому лишнее

иметь ум, душу, сердце, его и без этих прилагательных

полюбят, оценят; для него не заметят искренней любви

бедняка, а если и заметят, то прикинутся недогадли­

выми; не правда ли, это часто случается?

104

— Я не знаю, я никогда не была в таком положении;

по моему мнению, одно богатство без личных достоинств

ничего не значит.

— Поэтому позвольте вас спросить, что же вы на­

шли в Л<опу>хине?

— Я говорю вообще и не допускаю личностей.

— А я прямо говорю о нем.

— О, если т а к , — сказала я, стараясь выказать как

можно больше о д у ш е в л е н и я , — так мне кажется, что

Л<опу>хин имеет все, чтоб быть истинно любимым

и без его богатства; он так добр, так внимателен, так

чистосердечен, так бескорыстен, что в любви и в дружбе

можно положиться на него.

— А я уверен, что если бы отняли у него принад­

лежащие ему пять тысяч душ, то вы бы первая и не

взглянули на него.

— Могу вас уверить, я не знала, богат или беден

он, когда познакомилась с ним в Москве, и долго спустя

узнала, как отец его поступил благородно с сестрой

своей и, по неотступной просьбе Л<опу>хина, уступил

ей половину и м е н и я , — а такие примеры редки. Теперь

я знаю, что он богат, но это не увеличило ни на волос

моего хорошего мнения о нем; для меня богатство для

человека все равно, что роскошный переплет для книги:

глупой не придаст занимательности, хорошей — не при­

даст цены и своей мишурной позолотой.

— И вы всегда так думали?

— Всегда, и несколько раз доказывала это на деле.

— Так ваше мнение о Л<опу>хине?

— Самое лестное и непоколебимое.

— Да я знал и прежде, что вы в Москве очень

благоволили к нему, а он-то совсем растаял; я знаю все,

помните ли вы Нескучное, превратившееся без вас

в Скучное, букет из незабудок, страстные стихи в аль­

боме? Да, я все тогда же знал и теперь знаю, с какими

надеждами он сюда едет.

— Вы в самом деле чернокнижник, но истощаете

свое дарование на пустяки.

— О, если бы я был точно чернокнижник! Но я про­

сто друг Л<опу>хина и у него нет от меня ни одной

скрытой мысли, ни одного задушевного желания.

Мне еще досаднее стало на Л<опу>хина, зачем по­

ставил он меня в фальшивое положение перед Мише­

лем, разболтав ему все эти пустяки и наши планы на

будущее.

105

Между тем мазурка кончилась; в ожидании ужина

Яковлев 37 пел разные романсы и восхищал всех своим

приятным голосом и чудной методой.

Когда он запел:

Я вас любил, любовь еще, быть может,

В душе моей погасла не совсем... —

Мишель шепнул мне, что эти слова выражают ясно его

чувства в настоящую минуту.

Но пусть она вас больше не тревожит,

Я не хочу печалить вас ничем.

— О н е т , — продолжал Лермонтов в п о л г о л о с а , —

пускай тревожит, это — вернейшее средство не быть

забыту.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим.

— Я не понимаю робости и б е з м о л в и я , — шептал

о н , — а безнадежность предоставляю женщинам.

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим! 38

— Это совсем надо переменить; естественно ли

желать счастия любимой женщине, да еще с другим?

Нет, пусть она будет несчастлива; я так понимаю

любовь, что предпочел бы ее любовь — ее счастию; не­

счастлива через меня, это бы связало ее навек со мною!

А ведь такие мелкие, сладкие натуры, как Л<опу>хин,

чего доброго, и пожелали бы счастия своим предметам!

А все-таки жаль, что я не написал эти стихи, только

я бы их немного изменил. Впрочем, у Баратынского

есть пьеса, которая мне еще больше нравится, она еще

вернее обрисовывает мое прошедшее и н а с т о я щ е е . —

И он начал декламировать:

Нет; обманула вас молва,

По-прежнему я занят вами,

И надо мной свои права

Вы не утратили с годами.

Другим курил я фимиам,

Но вас носил в святыне сердца,

Другим молился божествам,

Но с беспокойством староверца! 39

— Вам, Михаил Юрьевич, нечего завидовать этим

стихам, вы еще лучше выразились:

106

Так храм оставленный — все храм,

Кумир поверженный — все бог!

— Вы помните мои стихи, вы сохранили их? Ради

бога, отдайте мне их, я некоторые забыл, я переделаю

их получше и вам же посвящу.

— Нет, ни за что не отдам, я их предпочитаю каки­

ми они есть, с их ошибками, но с свежестью чувства;

они, точно, не полны, но, если вы их переделаете, они

утратят свою неподдельность, оттого-то я и дорожу

вашими первыми опытами.

Он настаивал, я защищала свое добро — и отстояла.

На другой день вечером мы сидели с Лизой в малень­

кой гостиной, и как обыкновенно случается после двух

балов сряду, в неглиже, усталые, полусонные, и лениво

читали вновь вышедший роман г-жи Деборд-Вальмор

«L'atelier d'un peintre» 40. Марья Васильевна по обыкно­

вению играла в карты в большой приемной, как вдруг

раздался шум сабли и шпор.

— Верно, Л е р м о н т о в , — проговорила Лиза.

— Что за в з д о р , — отвечала я, — с какой стати?

Тут раздались слова тетки: «Мои племянницы в той

к о м н а т е » , — и перед нами вдруг явился Лермонтов.

Я оцепенела от удивления.

— Как это м о ж н о , — вскрикнула я, — два дня

сряду! И прежде никогда не бывали у нас, как это вам

не отказали! Сегодня у нас принимают только самых

коротких.

— Да мне и отказывали, но я настойчив.

— Как же вас приняла тетка?

— Как видите, очень хорошо, нельзя лучше, потому

что допустила до вас.

— Это просто сумасбродство, Monsieur Michel, s'est

absurde, вы еще не имеете ни малейшего понятия о свет­

ских приличиях.

Не долго я сердилась; он меня заговорил, развесе­

лил, рассмешил разными рассказами. Потом мы пусти­

лись рассуждать о новом романе, и, по просьбе его, я ему

дала его прочитать с уговором, чтоб он написал свои

замечания на те места, которые мне больше нравились

и которые, по Онегинскойдурной привычке, я отмечала