Ирина Чайковская - Три женщины, три судьбы

Я все решительно люблю…

Тут уместно вспомнить одно более позднее письмо Некрасова к Тургеневу, где есть рассуждение о любви: «Кстати о любви. Для меня лучшее доказательство, что я тебя люблю, заключается в том, что я почти вовсе лишен способности хвалить тебе в глаза твои сочинення и очень наклонен умалять перед тобой их цену в надежде поджечь тебя на что-нибудь лучшее. Это так. Всякий любит по-своему»[181].

В легком экспромте в честь Тургенева Некрасов упоминает «характер слабый», капризную брань по поводу «холеры и поноса», неумеренные похвалы всему, «что ты ни напиши» — все это достоинства сомнительные, и однако, исходя из «особенностей» некрасовской любви, можно сказать с уверенностью, что Некрасов Тургенева действительно любил.

5. Свой свояка…

На письмо Некрасова, посланное с дачи в Петровском парке (лето 1855 г.) Тургенев, сидевший в Спасском над «Рудиным», отозвался тотчас: «Твое письмо меня и обрадовало и огорчило. Огорчило оно меня насчет твоего здоровья…». Дальше идут слова ободрения и совет: «Посмотри, ты еще много здоровяков перескри-пишь. Веди только жизнь аккуратную — и не подставляй свой без того не яркий светоч дуновению страстей. Каково сказано? Обрати внимание»[182]. Действительно, сказано красиво, метафорично, то есть не впрямую. Тургенев не говорит другу: брось А. Я., из-за нее ты сокращаешь себе жизнь, но облекает эту мысль в поэтическую оболочку. А дальше хвалит стихи, обращенные к К***(к той же Авдотье Яковлевне): «Стихи твои «К***» — просто пушкински хороши — я их тотчас на память выучил». В этом же письме Тургенев осведомляется: «А за границу ты все собираешься ехать?». Речь о поездке Некрасова за границу идет уже давно. Главная причина — болезнь: нужно проконсультироваться с тамошними врачами, подышать не петербургским туманом, а прогретым солнцем живительным воздухом Италии. Но есть и причина тайная, от друзей скрываемая: увидеть А. Я., помириться с ней. Тургенев же пока прочно осел в России, он — под надзором полиции, ему не выдают заграничного паспорта. Оба хандрят. Панаева далеко, в Европах, и

Некрасов, вернувшийся с московской дачи, в начале сентября молит Боткина разделить его одиночество: «…если бы ты был так мил, что остановился бы у меня…а? Это было бы для меня праздником, а что тебе будет удобно — я ручаюсь»[183]. Василий Петрович ждет в Москву Тургенева, чтобы вместе с ним отправиться к хандрящему Некрасову. В октябре тот снова зовет, и видно по письму, что «считает дни» с момента отъезда Панаевой: «Поверь, что мне, собственно, ты будешь несказанно приятен — уже по тому одному, что сегодня 52-ой день, как я сижу один в четырех стенах с самим собою да с книгою, лишь изредка навещаемый немногими приятелями»[184]. Васенька Боткин откликается на скрытую жалобу, понятливо соболезнует в ответном письме: «Ты что-то захирел, брат, — теперь некому за тобой смотреть!»[185].

Но тут ситуация в стране резко меняется. Постигшая Россию катастрофа в Крымской войне (1853–1856) и совпавшая с ней смена власти (в 1855 году на престол взошел Александр Второй) ослабили полицейскую машину, привели бюрократический аппарат в некоторое временное замешательство. 24 мая 1856 года Некрасов сообщает Тургеневу радостную новость: «Милейший Тургенев, вчера я видел Краснокутского, который мне сказал, что ты можешь явиться или прислать кого-нибудь за получением заграничного паспорта. Мой паспорт тоже готов, но я не еду покуда: два мои доктора советуют залечить здесь горло…»[186].

Тридцативосьмилетний Тургенев, шесть лет не видевший подруги, поездку свою не откладывает и Некрасова не ждет — 21 июля отбывает в Европу на пароходе «Прусский орел». А за месяц до этого со своей дачи под Ораниенбаумом (созданной руками Панаевой и так хорошо описанной ею в мемуарах) Некрасов отсылает Тургеневу письмо, где опять затрагивает больную для обоих тему: «За границу едем; но, думая о тебе, что-то невольно вспоминаю стихи:

Под ним струя светлей лазури,

А он, мятежный, просит бури…

Эх, голубчик! Мало что ли, тебя поломало? И каково будет уезжать? Ну, да это не мое дело. Ничего не смею говорить, потому что сам бы на твоем месте поехал».

Когда-то Белинский хотел остановить уже не слишком юного, двадцатидевятилетнего, Тургенева устремившегося, как бабочка на огонь свечи, за Полиной Виардо. Умирающий от чахотки критик приводил тогда в письме к Тургеневу строчки из пушкинского стихотворения — о Клеопатре и безусом юноше, явно не одобряя порыв своего «молодого друга». Теперь Некрасов тоже поэтическими строчками, но уже из Лермонтова, пытается и не пытается остановить безумца. Признает в итоге, что сам такой. В день отплытия Тургенева за границу, 21 июля, друг-поэт сочинил посвященные ему приветственные и прощальные стихи:

…Ты счастлив.

Ты воскреснешь вновь;

В твоей душе проснется живо

Все, чем терзает прихотливо

И награждает нас любовь…

Спустя небольшое время, 16 августа 1856 года, Некрасов, как Тургенев, начнет свое путешествие за границу; он поплывет на таком же пароходе и с тою же надеждой на встречу с любимой.

6. За границей

Почти год — с половины августа 1856-го до конца июня 1857-го — Некрасов проводит за границей. Это время — кульминация его отношений с Панаевой. Складываются они, как и до того, в России, непросто. В отношении Тургенева поэт, по его собственным словам, дошел до «высоты любви и веры»[187], в письмах он подчеркивает общность их судьбы, заклинает друга не повторять его ошибок.

Тургенев, приехав после долгой разлуки в Париж, не мог сразу найти себе место в жизни Полины Виардо и ее семьи. Он тоже метался, не находил понимания и в переписке, как Некрасов, проводил параллель между собой и другом.

За границу Некрасов едет со страхом — это его первая поездка, он не знает языков, рядом с ним нет надежного попутчика. «Вот я наконец ПОЕХАЛ, — пишет он с дороги Тургеневу, — и дальше, — К сожалению, у Видерта (попутчик, но ненадежный, — И. Ч.)… лихорадка, и завтра я без него пускаюсь до Вены. Нечего делать!»[188]. Почему в Вену? Там назначена консультация со «светилом», но, как кажется, главным для него было то, что в Вене найдет он А. Я. Они встретились. Панаева пишет в «Воспоминаниях»: «Мрачное настроение духа, в котором он находился с тех пор, как заболело у него горло, исчезло. Он с любопытством осматривал город, ездил по театрам и как бы забыл, зачем приехал в Вену, так что я должна была несколько раз напоминать ему о необходимости отправиться к доктору»[189].