Жан Тюлар - Наполеон, или Миф о «спасителе»

Роялистский лагерь питал известные иллюзии в отношении планов Бонапарта (малопонятные после Вандемьера и Фрюктидора; впрочем, первыми скрипками в правительстве тогда были Баррас и Ожеро). В Париж, для обсуждения некоторых пунктов соглашения, отправился главарь шуанов д'Ан-динье. Встреча была организована через посредство Талейрана Гайдом де Невилем, руководителем «английской резидентуры» в Париже, представлявшим интересы графа д'Артуа. 26 декабря 1799 года Гайд был принят в Люксембургском дворце для уточнения деталей: «Вошел коротышка, облаченный в неказистый зеленоватый фрак, с опущенной головой, почти жалкий». Это был Бонапарт, которого бунтовщик поначалу принял за слугу. Впрочем, стоило генералу подойти к камину и поднять голову, «как он сразу же стал выше ростом, и жгучее пламя его пронзительного взгляда явило всем истинного Бонапарта». На следующий день состоялась заключительная встреча. У нас нет оснований не доверять свидетельствам Гайда де Невиля. Не менее интересным представляется и рассказ генерала д'Андинье. В нем сквозит все то же удивление, вызванное обликом Бонапарта: «Нас провели в кабинет на первом этаже. Вскоре в него вошел низкорослый, болезненного вида человек. В оливковом фраке, с прямыми волосами, на редкость неряшливый. В его облике не было ничего примечательного. Поэтому я слегка опешил, когда Гайд объявил мне, что передо мной Первый Консул».

В ходе переговоров Бонапарт признал если не законность мятежа Вандеи, то по крайней мере право на восстание запада страны против «угнетателя». Заговорили о соглашении. Оно включало в себя следующие основные пункты: освобождение мятежных департаментов от рекрутского набора, списание недоимок, возвращение нераспроданного имущества его бывшим владельцам-эмигрантам. Зашла речь и о короле. «Я не роялист», — заверил Бонапарт. Итак, недомолвок не осталось никаких. Да и могло ли быть иначе? В начале 1800 года Первый Консул был еще слишком тесными узами связан с бывшими термидорианцами, чтобы обнаружить намерение к сближению с роялистами. Вскоре д'Андинье получил возможность в этом убедиться.

«Я не хотел покидать Парижа, не поставив Бонапарта в известность относительно истинных целей моей поездки. Словом, я написал ему, что прибыл по поручению руководителей роялистского движения, дабы передать в его распоряжение все имеющиеся у них средства в случае, если бы он вдруг захотел воспользоваться ими для реставрации монархии. В этом в высшей степени лестном для него письме я говорил о славе, которой он обессмертит свое имя, о вечной благодарности потомков. С одной стороны, я намекал ему, что не существует награды, соразмерной такой услуге, а с другой — старался показать ненадежность людей, которые, руководствуясь эгоистическими соображениями, служили всем этим поочередно сменявшим друг друга правительствам и которые при первой же его серьезной неудаче выступят против него с той же легкостью, с какой они свергли Директорию, как только убедились в ее беззащитности».

Весьма дальновидный прогноз, подтвердившийся в июне при получении известия об исходе, поначалу сомнительном, сражения, данного Бонапартом при Маренго. Но тогда, 30 декабря 1799 года, Бонапарт ответил д'Андинье уклончивым отказом: «Слишком много французской крови пролилось за последние десять лет…» Не доверяя, похоже, своим соратникам, Бонапарт не стал обнародовать это письмо. Когда же из-за оплошности аббата Годара были перехвачены все бумаги Гайда де Невиля, среди них обнаружили и копию письма Первого Консула. Однако оно не было включено в опубликованный роялистским агентством сборник документов.

10 января 1800 года Бонапарт выпустил прокламацию, в которой заявил, что прекращение гражданской войны возможно лишь при условии сдачи мятежников. «Занести вооруженную руку над Францией способны теперь лишь люди без веры и родины, вероломные орудия внешнего врага». Концентрация войск под командованием Брюна, назначенного главнокомандующим Западной армией, явилась дополнительным аргументом в ряду этих угроз. Первыми капитулировали в январе дворяне: Бурмон, Шатийон, д'Отишан, Сюзанне. Каду-даль последовал их примеру лишь в феврале, после сражения при Граншане, в ходе которого ни одна из сторон не одержала убедительной победы. Что касается Фротге, то он угодил в западню, которую, по утверждениям современников, ему будто бы расставил Первый Консул. «Я не отдавал такого приказа, — обронил тогда Бонапарт, — однако не могу сказать, что огорчен его казнью».

Шуанство временно сошло на нет. В своих мемуарах д'Андинье так объясняет, почему это стало возможным: «В целом вооруженное восстание роялистской партии получило одобрение всех здравомыслящих французов. Нам споспешествовали благие пожелания честных людей — и только. Никто не примкнул к нам из соседних департаментов. Англия соглашалась предоставить кое-какие средства для сопротивления, но не для победы». Хотя дело роялизма и нашло в стране известное сочувствие, общественное мнение, по признанию самого д'Андинье, было на стороне Бонапарта: «В своем подавляющем большинстве жители западных провинций с радостью восприняли соглашение, дававшее им возможность перевести дух».

На юге ситуация оставалась тревожной. В донесении полиции от 4 февраля 1800 года сообщалось об активизации аббата Сирана, по прозвищу Дебом, и маркиза де Вилл ара: «Совместный план действий, разработанный при участии иностранных агентств, бывших военачальников Жалеса и гвардейцев-телохранителей, предусматривает уничтожение торговли, устрашение коммерсантов, нарушение коммуникаций, срыв армейских поставок и подстрекательство народа к возмущению». Подобное «шуанство» (полиция применяла этот термин также и к южным регионам) мало чем отличалось от разбоя. Все ждали, когда после бурных дебатов в Трибунате будет вотирован закон, получивший впоследствии наименование закона 18 плювиоза IX года (7 февраля 1801 года). Он предусматривал создание чрезвычайных судов без присяжных, призванных положить конец бесчинствам. На основании постановления, принятого 4 вантоза, в тринадцати западных и четырнадцати южных департаментах были учреждены соответствующие юрисдикции. Они произвели скорее психологический эффект: разбой не удалось ликвидировать полностью. С другой стороны, в департаментах Воклюз и Вар все свидетельствовало о том, что население вздохнуло с облегчением. Тем более что Бонапарт умело сочетал снисходительность с непреклонностью. 3 марта 1800 года он объявил об аннулировании проскрипционного списка эмигрантов, покинувших страну до 25 декабря. Этим он подтвердил свою приверженность общественному согласию, продемонстрировав в то же время уважение прав новых владельцев национального имущества. Благодаря этим и последовавшим за ними мерам к началу 1802 года во Францию возвратилось 40 процентов эмигрантов.