Александр Бенуа - Дневник. 1918-1924

К завтраку была А.П.Небольсина, милая, но утомительно болтливая дама. Сегодня часа три я ей представлял выбрать в массе «подарочной» папки, и она взяла вещь наиболее интересную — этюд в Капселе с моей тенью. Очень усиленно рекламирует для лета Хунгербург. Но можно ли говорить о деле при нынешних обстоятельствах, при безденежье и перед огромной загадкой будущей зимы без дров и без хлеба!

У нас домашняя драма. Акица собралась отпустить Теклу, ставшую лишней при Кате, которая бесконечно более толковая, к Н.Ф.Обер, но та, как оказалось, уже обзавелась новой донной. Говорят, был и рев, и какие-то дерзости со стороны дураковатой и за последнее время обнаглевшей Теклы.

Из газет узнал, что вчера без всякого моего спроса Союз деятелей искусств выбрал меня как представителя отдела охраны искусства (точно термин не помню) для борьбы с коллегией Карева — Штеренберга. Идиоты, не могут успокоиться.

В трамвае на пути от Сувчинского «наслаждался» общим разговором, затейщиком которого был страшного вида старый господин, точно загримированный под «типичного литератора 1870-х годов». Все ругательски ругали советскую власть и занимались усердным самооплевыванием. Слова «хамы» в применении к русскому народу так и сыпались пригоршнями, и я уже стал угадывать по лицам, от какого источника идет это грязное «самооплевывание», горячительное «самосознание». (Как раз еще за обедом Мясковский меня рассердил, что-де все наши беды произошли от того, что мы недостаточно освободились от Запада!) Вдруг мрачно молчавший солдат, или красногвардеец (кто их теперь разберет), стал вопить: «Чтой же это вы, товарищи, говорите, а не видите, что Россия немцам была продана давно, вся как есть продана, чтой-то же этому нас англичане не учили, молчали, не говорите!» Вот тебе и «немецкое братание»! Дело в том, что, пожалуй, таким станет в недалеком будущем в значительной степени общественное мнение. Ведь надо же с больной головы свалить на здоровую! Зато Сувчинский и Асафьев меня радовали своим прямо-таки «энтузиазмом» в признании необходимости «немецкого засилья». Они даже уже сознают, что победа французов и англичан — их спасение России — привела бы нас к вящей гибели. Но много ли таких, поумневших?

После «передышки» сегодня снова увидел всю нашу комиссию в Музее Александра III, где происходило продолжение «воспитания начальства» — знакомство с до той поры им невиданными сокровищами этнографического музея, и, не знаю почему, они все показались мне менее противными, нежели за последнее заседание. Миллер положительно бравирует одной своей чисто немецкой фамилией (о, как он обиделся бы, если его сочли за немца), систематичностью и огромностью своего знания. Но все же и при всем его художественном чутье он варвар, ибо оставляет, несмотря на мои неоднократные предупреждения, висеть иконы из Хара-Хото без защиты от света, а, главное, оставляет их вообще висеть, что несомненно должно вредить этим архиважным тканям и живописи. Кое-что даже явно поблекло. Я пришел в неистовое негодование перед другом народностей в зале Свиньина… Вообще же в этом Малюте Скуратове все яснее проступала черта маниловщины, и такие кротости, как Романов, Миллер, Тройницкий, должны более всего рассчитывать на эту черту в планах комиссии, направляемых к «заведованию Ятманова». Но дело вообще чудовищное, и, следовательно, его проще всего смести для того, чтобы большевизм выявил свое вкусовое преимущество перед «царизмом». Я снова поднял вопрос о необходимости мира для спасения беспризорных дворцов Стрельны и Ораниенбаума, и единственный путь к тому — сразу объявить их в национальную собственность. Но Коллегия права, когда она отклоняет от себя изготовление подобного декрета, который хочет от нее получить Ятманов.

Полное обездоливание частных лиц не годится. Все же правильно делает Миллер, аргументируя отклонение 40-го пункта нового предложения Рейтера (пункта о наследии) нашей некомпетенцией в данном вопросе общезаконодательного характера. 25 000 руб. единовременно ему за коллекцию теперь готовы дать, и даже согласиться предоставить ему казенную квартиру в музее. Но тут предвидятся протесты истинного начальства наших дней — коллективов низших служащих. Может быть, мне Коллегия показалась и потому не столь отвратительной, что наше «заседание» просто больше в прогулах, на три четверти разоренное (все момент эвакуации), но все еще беспокоится об этнографическом музее. Боже, какие кроются шедевры в коллекциях бухарской иль персидской пагоды, в тканях, медных вещах, сосудах из серебра или набойках, наконец, Хара-Хото!

После обеда пришел Стип, имеющий какое-то дело с Акицей по поводу продажи некоторых листов из моего собрания (их я застал в самый разгар беседы у Ати в комнате). М.В.Бабенчиков, пристающий к Леле с тем, чтобы она прочла реферат о Гольдони… Была и супруга Петрова-Водкина. Он имел со мной длинную беседу по поводу моего и его избрания Союзом деятелей искусств. Не желая отставать от меня, а может, и опасаясь испортить свое отношение с Каревым, он как будто тоже собирается отказаться от этой чести. Я сам еще не отказался по той причине, что официально не осведомлен об избрании. Хотя в душе ему хотелось бы ужасно играть какую-то боевую роль в современной художественной междоусобице. Они тоже забрались в комнату к Ате, и два часа до нас долетали заунывные, похожие на гудение трамвая на повороте, или на фабричные, чудные ноты его «пения»…

Читаю все еще Вандаля для развлечения… Сегодня была статья Карташова о России, о фетишизме народа и проч. Очень глупая, но характерная статья — отличный материал для будущих полемик. (Ведь именно с этими элементами придется полемизировать, если мы, «они и мы», переживаем данное настороженное время!)

Первый истинно теплый и во всех отношениях прекрасный день. И в такие-то дни люди продолжают истязать друг друга, вместо того чтобы сговориться по вопросам, которые через 10–20 лет будут казаться изжитыми! Катастрофа все приближается, хотя дрова теперь стоят уже 120 р., хотя муки, крупы и etc. не достать и за большие деньги, хотя за фунт спекулятивного сахара готов платить и все 18 р., однако на этом дело не остановится, и что нас ожидает через несколько месяцев, трудно представить, не имея воображения. Остановлен подвоз продовольствия с юга, из Сибири, и ниоткуда не ожидается, через некоторое время ничего не достанешь. Правда, начались в Смольном мирные переговоры между украинской и советской властями.

Правда, Харьков — вероятно, Курск — уже взяты, и к Петербургу «элементы порядка» подойдут с севера. Ожидается высадка германцев где-то в 40 км от Петербурга, чуть ли не у Териоки. Но разве это может спасти положение, разве от этого хватка самопровозглашенного сегодняшнего социализма умерится и вся прочая чепуха явится умиротворяющим организмом, будет предлогом мира? Разве к тому моменту действительно люди на всем свете образумятся и пожелают заняться просто-напросто спасением реальной культуры, помимо фраз и гнуснейшего политического секвестра?! Разве теперь остановишь «друзей», спасающих нас с востока и с севера, разве успеешь здесь учредить правильный взгляд на естественного соседа, с которым судьба велит жить в дружбе, разве сам сосед, в случае удачи, вздумает найти настоящий тон с тем, кого он не так понял? Разумеется, это чисто «техническое» преувеличение, что он уже стал дурно обращаться с населением покоренных областей; совершенно легко, что он в Нарве приказал или переходить в свое подданство, или убираться вон, однако все же рука их будет тяжелой, а тяжелая рука, при известной нелепости, может вызвать в нашем насквозь болезненном организме опасные реакции, и не одну… Хуже всего то, что бойня на Западе снова затягивается, и там кошмар не разряжается ни в какую сторону! Затягивает и вся наша бурда внутренней политики, а в связи с этим как будто поднимают голову эсеры.