Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Григорий Михайлович Кружков
В раннем Средневековье эти прибрежные области Нортумбрии были очагом христианской культуры и святости. Монастырь в Ярроу, например, был обителью Беды Достопочтенного, автора «Церковной истории народа англов» (закончена в 731 году), в Ландисфарне создавались удивительные иллюминированные книги, в частности, «Ландисфарнское евангелие», хранящееся в Британском музее. Седьмой и восьмой века были временем расцвета монастырской жизни в этих землях. До тех пор, пока сюда не причалили длинные ладьи викингов.
Дарэм возник как прямое следствие того страшного нашествия. И нынешний Дарэмский собор тоже. Когда-то он привлекал толпы паломников из-за хранящихся в нем святых мощей, в первую очередь, Святого Гумберта. До девятого века они хранились в монастыре на «Святом Острове» (так называли Ландисфарн), пока он не был взят, разграблен и сожжен викингами. Оставшиеся в живых монахи спасли раку с мощами и перенесли ее в другой монастырь, — но и туда вскоре добрались северные разбойники. Монахи подхватили мощи и укрыли их в другом месте, потом еще в одном. Вот так и носились монахи со своим святым по всей Нортумбрии, пока пути-дороги не привели их на крутой берег Уира, и здесь ковчежец со Гумбертом прирос к земле. Это было знаком. Так возникла первая церковь и поселение вокруг нее, а в конце XI века король Вильгельм велел строить на этом месте каменный собор.
Поездка получилась запоминающейся. Жаль, не добрался я немного до Адрианова Вала. Всего лишь пятнадцать миль не доехал до его самого западного форта Сегедунум — это в пригороде нынешнего Ньюкасла. Римляне построили Вал Адриана как кардинальную защиту — от моря до моря — от набегов северных пиктов, как границу между тем, что потом станет Англией и тем, что назовется Шотландией. Киплинг в «Паке с Волшебных холмов» посвятил Адрианову валу три великолепных главы. В них есть всё — и римский центурион Парнезий (от чьего имени ведется рассказ), и мудрый пикт-охотник, и император Британии Максим, и вторгшиеся из-за моря варяги.
«С востока на запад, насколько хватает глаз, одна длинная, убегающая к горизонту, то поднимающаяся, то ныряющая вниз линия башен и укреплений», — так описывает Вал впервые увидевший его римлянин Парнезий. Он объясняет Дану и Уне: «Вал Адриана — это, прежде всего, Стена, поверх которой идут оборонительные и караульные башни. По гребню этой Стены даже в самом узком месте трое солдат со щитами свободно могут пройти в шеренгу».
Двести лет без малого эту стену охраняли римские гарнизоны, квартировавшие в фортах, расположенных через равные промежутки вдоль всей стокилометровой стены. Естественно, что за это время Стена обросла всем, чем обрастают гарнизоны и пограничные города. Вот как описывает это Парнезий:
«Но не так удивителен сам Вал, как город, расположенный за ним. Поначалу там были бастионы и земляные укрепления, и никому не разрешалось строиться на этом месте. Те укрепления давно снесены, и вдоль всего Вала протянулся город длиной в восемьдесят миль. Вы только представьте! Один сплошной, шумный и безалаберный город — с петушиными боями, травлей валков и конными скачками — от Итуны на западе до Сегедунума на холодном восточном побережье! С одной стороны Вала — вереск, дебри и руины, где прячутся пикты, а с другой стороны — огромный город, длинный, как змея, и как змея, опасный.
Змея, растянувшаяся погреться у подножия Стены!»
Эти главы книги, несомненно, произвели особое впечатление на Уистана Одена, написавшего свои стихи об Адриановом Вале — по-своему, но явно с подачи Киплинга.
Блюз римской стены
Над вереском ветер холодный гудит…
Заеден я вшами, соплями умыт.
С небес прохудившихся льет и течет…
Я воин Стены, ее страж и оплот.
Крадется туман между серых камней…
Один я кукую без милки моей.
Чего я тут за морем жду-стерегу? —
Девчонка моя на другом берегу.
Вокруг нее вьется носатый Фабулл,
Схватил бы урода да в лужу макнул.
Пизон — христианин, при нем не сбрехни,
Он молится рыбе, а девкам — ни-ни.
Колечко подружки я в кости спустил,
Без девок и денег терпеть нету сил.
Скорей дослужить бы, и лямку долой,
Увечным, кривым — но вернуться домой!
Остатки Адрианова Вала еще сохранились кое-где редким пунктиром вдоль исчезнувшей римской линии укреплений. Конечно, я мог добраться туда и посмотреть своими глазами на то, что осталось. Мог потыкать ногой в кирпичную кладку, как в шину своего «жигуля», и сказать:
— Нормально…
Но стоило ли? И что бы это добавило к тому, что я узнал от Киплинга и Одена?
Но жизнь — помилуй! — разве так ярка
И так сильна, как выраженный гений?
(Новелла Матвеева)
Ракушка двадцать третья. В Шотландии
(Три Роберта)
В девятом классе я взял в библиотеке книгу из серии ЖЗЛ о Роберте Бернсе, и она мне так понравилась, что я отклеил портрет на фронтисписе, поместил его в рамку под стекло и повесил в своей комнате. И так, без портрета, вернул, поганец, в библиотеку.
В деревне парень был рожден,
Но день, когда родился он,
В календари не занесен,
Кому был нужен Робин?
Зато отметил календарь,
Что жил такой-то государь
И в двери дома дул январь,
Когда родился Робин.
Конечно, я уже знал шотландскую балладу о двух воронах («The Twa Corbies») в переводе Пушкина:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
Ворон! где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Концовку баллады — «А хозяйка ждет милого, / Не убитого, живого» — я понимал по-своему: жена ждет
