Илья Толстой - Мои воспоминания

   Моего отца ждали с нетерпением, но втайне боялись его влияния и мечтали о том, чтобы Сергей Николаевич пригласил священника до его приезда.

   -- И каково же было наше изумление и радость, -- рассказывала мне Мария Николаевна, -- когда Левочка, выйдя из его комнаты, передал Марии Михайловне, что Сережа просит послать за священником.

   Не знаю, что они говорили до этого, но когда Сережа сказал, что он хочет приобщиться, Левочка ответил ему, что это очень хорошо, и сейчас же пришел к нам и передал его просьбу*.

   Отец пробыл в Пирогове около недели и уехал за два дня до кончины дяди.

   * Я не думаю, чтоб Сергей Николаевич перед смертью изменил свое отношение к обрядам. Мне кажется, что, как с его стороны, так и со стороны моего отца, не отговаривавшего его, это было уступкой, сделанной только для успокоения тех, кому это было так дорого. (Прим. автора.)

   138

   Когда он получил телеграмму об ухудшении его состояния, он поехал к нему опять, но не застал его в живых.

   Он вынес его тело из дома на своих руках и сам нес его в церковь.

   Вернувшись в Ясную, он с трогательной нежностью рассказывал о своей разлуке с этим "непостижимым и дорогим ему братом, совсем чуждым и вместе с тем бесконечно близким и родным".

ГЛАВА XVI

Фет. Страхов. Ге

   -- Что это за полусабля? -- спросил молодой гвардейский поручик Афанасий Афанасьевич Фет у лакея, входя в переднюю к Ивану Сергеевичу Тургеневу в Петербурге в середине пятидесятых годов.

   -- Это полусабля графа Толстого, и они у нас в гостиной ночуют. А Иван Сергеевич в кабинете чай кушают,-- ответил Захар.

   -- В продолжение часа, проведенного мною у Тургенева,-- рассказывает Фет в своих воспоминаниях, -- мы говорили вполголоса из боязни разбудить спящего за дверью графа.

   -- Вот все время так, -- говорил с усмешкой Тургенев,-- вернулся из Севастополя с батареи, остановился у меня и пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь. А затем до двух часов спит как убитый. Старался удерживать его, но теперь махнул рукой...

   -- В этот же приезд мы и познакомились с Толстым, но знакомство это было совершенно формальное, так как я в то время еще не читал ни одной его строки и даже не слыхал о нем как о литературном имени, хотя Тургенев толковал о его рассказах из детства1.

   Вскоре после этого отец сошелся с Фетом довольно близко, и между ними зявязалась прочная, долголетняя дружба и переписка, длившаяся почти до смерти Афанасия Афанасьевича.

   Только в последние годы жизни Фета, когда отцом всецело овладели его новые идеи, совершенно чуждые всему миросозерцанию Афанасия Афанасьевича, они охладели друг к другу и видались реже.

   С первых шагов их знакомства дороги обоих шли параллельно.

   Познакомились они оба молодыми офицерами и начинающими литераторами.

   Потом оба женились (Фет значительно раньше отца) и оба поселились в деревне.

   Фет жил на своем хуторе Степановка, Мценского уезда, недалеко от имения Тургенева Спасское-Лутовиново, и одно время к нему съезжались в гости мой отец с старшим братом Николаем и Иван Сергеевич.

   Там они охотились за тетеревами и часто перекочевывали оттуда в Спасское и из Спасского в Никольско-Вяземское к моему дяде Николаю Николаевичу.

   У Фета же в Степановке произошла ссора отца с Тургеневым.

   Еще до проведения железной дороги, когда ездили на лошадаях, Фет, по пути в Москву, всегда заворачивал в Ясную Поляну к отцу, и эти заезды сделались традиционными.

   После, когда прошла железная дорога и отец был уже женат, Афанасий Афанасьевич тоже никогда не миновал нашей усадьбы, и если это когда и случалось, то отец писал ему горячие упреки, и он, как виноватый, извинялся.

   В те далекие времена, о которых я говорю, отца связывали с Фетом интересы и литературные и хозяйственные.

   Любопытны некоторые письма отца, относящиеся к шестидесятым годам.

   Например: в 1860 году он пишет целое рассуждение о только что вышедшем романе Тургенева "Накануне", и в конце его приписка: "Что стоит коновальский лучший инструмент? Что стоят пара ланцетов людских и банки?"2

   В другом письме отец пишет: "С этой почтой пишу в Никольское, чтобы он послал за кобылой... О цене все-таки вы напишите", и рядом с этим -- "ты нежная"... да и все прелестно. Я не знаю у вас лучшего. Прелестно все" (стихотворение Фета "Отсталых туч над нами пролетает последняя толпа")3.

   140

   Но не только общность интересов сближала моего отца с Афанасием Афанасьевичем.

   Причина их близости заключалась в том, что они, по выражению отца, "одинаково думали умом сердца".

   "Но мне вдруг из разных незаметных данных ясна стала ваша глубоко родственная мне натура -- душа",-- пишет отец Фету в 1876 году4, и в том же году осенью он повторяет: "удивительно, как мы близко родня по уму и сердцу"5.

   Отец говаривал про Фета, что главная заслуга его-- это что он мыслит самостоятельно, своими, ни откуда не заимствованными мыслями и образами, и он считал его наряду с Тютчевым в числе лучших наших поэтов. Часто, бывало, и после смерти Фета он вспоминал некоторые его стихотворения и, обращаясь почему-то ко мне, говорил: "Илюша, скажи это стихотворение -- "Я думал,-- не помню, что думал" или "Люди спят...". Ты, наверное, его знаешь". И он с восторгом вслушивался, подсказывал лучшие места, и часто на его глазах показывались слезы.

----------------

   Я помню посещения Фета с самой ранней поры моего детства.

   Почти всегда он приезжал с своей женой Марьей Петровной и часто гостил у нас по нескольку дней.

   У него была длинная черная седеющая борода, ярко выраженный еврейский тип лица и маленькие женские руки с необыкновенно длинными выхоленными ногтями.

   Он говорил густым басом и постоянно закашливался заливистым, частым, как дробь, кашлем. Потом он отдыхал, низко склонив голову, тянул протяжно гм... гмммм, проводил рукой по бороде и продолжал говорить.

   Иногда он бывал необычайно остроумен и своими остротами потешал весь дом.

   Шутки его были хороши тем, что они выскакивали всегда совершенно неожиданно даже для него самого.

   Сестра Таня умела необыкновенно похоже передразнивать, как Фет декламировал свои стихи:

   "И вот портрет, и схооже и несхооже, гм... гм...

   Где схоодство в нем, несхоодство где найти... гм... гм... гм... гмммм".