Лев Копелев - Хранить вечно

Беляев подходит.

— Ишь, какие индюшки. Сами вышли мужиков ловить.

— Они ищут продуктовый магазин.

— А ты и поверил. Гляди, какие грудастые. Перестоялись без мужиков. Ну, их наши утешат.

Женщины перешептываются.

— Говорю вам очень серьезно, сейчас же возвращайтесь домой. Через день-два в городе установится порядок. А сейчас, поймите, вас могут убить, изнасиловать.

Старшая насупилась, поджала губы:

— Но это же невозможно! Это же недопустимо!..

Младшая испуганно моргает:

— За что? За что?

— Да ни за что, а потому что среди солдат есть много ожесточенных, жаждущих мести… Немецкие солдаты у нас грабили, убивали, насиловали.

Старшая сердито:

— Этого не может быть. Никогда не поверю.

Младшая всхлипывает:

— Но чем же мы виноваты?

У меня нет времени на беседу. Резко, жестко, снова казарменным тоном:

— Немедленно возвращайтесь домой! Ваш дом далеко?

Старшая оскорбленно молчит. Младшая робко:

— Здесь, за углом, два квартала.

— Немедленно домой! Живо! Потом еще будете благодарить меня.

Нерешительно поворачиваются, уходят. Обиженные, недоверчивые, презрительные.

Солдаты с тележкой и солдат с конем остановились, наблюдают за нами. Смеются.

— Вот бы такую гладкую… А майор здорово чешет по-ихнему.

Ругаются беззлобно.

Проезжаем еще несколько улиц. На тротуаре мужской труп в темном длинном пальто. Такие носят пасторы. Из разбитых дверей балкона третьего этажа торчит рояль. Видно, тщетно пытались вытолкнуть… Летает пух.

— Здесь все больше на перинах спят, — объясняет шофер.

В штабе корпуса обычная деловая суета. Немецкие части — еще не выяснено, какие и сколько, но танки и самоходки у них есть — пытаются прорваться с востока, обтекают город вдоль северной окраины. В штабе свои заботы. Нужно воевать, город разлагает солдат: трофеи, бабы, пьянство.

Рассказывают, что командир дивизии полковник Смирнов сам пристрелил лейтенанта, который в подворотне устанавливал очередь к распластанной на земле немке.

…Несколько русских девушек, угнанных на работу в Германию, стали официантками в штабной столовой. Обмундирования им не полагалось как вольнонаемным, зато щедро снабдили трофейными тряпками.

— Одна из них, — рассказчик говорил тоскливо-подробно, — такая красивая, молодая, веселая, волосы — чистое золото и на спину локонами спущены, знаете, как у полек и у немок… Шли какие-то солдаты, пьяные что ли… Гля, фрицыха, сука… и шарах с автомата поперек спины. И часа не прожила. Все плакала: за что? Ведь уже маме написала, что скоро приедет.

В штабе читали вслух приказ командующего фронтом Рокоссовского. За мародерство, насилия, грабеж, убийства гражданских лиц — трибунал; в необходимых случаях — расстрел на месте. Беляев сидел, уставившись в пол, но то и дело кивал одобрительно. Потом он сказал мне: «Ну, видишь, командование разобралось, порядок будет, а ты нервничал».

Смотрел пытливо и напряженно ухмылялся.

— Выпьем за здоровье маршала, правильные приказы дает.

Мы уезжали из Восточной Пруссии, обгоняя толпы штатских с ручными тележками, санками, «вьючными» велосипедами. Слышалась русская, польская, украинская, итальянская, голландская, французская речь.

Некоторые гнали с собой коров. Один раз увидели коровью упряжку: высокую телегу тянули черно-белые коровы, а вокруг шла гурьба веселых девушек, русских и полек, и несколько парней в беретах и каскетках с трехцветными французскими флажками.

На перекрестке воинский грузовик, вокруг толпа. Громкие сердитые голоса, женские крики, брань. Несколько солдат, судя по обмундированию, из тыловых, отнимают чемоданы у плачущих девушек, те кричат по-русски и по-украински, отпихивают прикладами их спутников, парней с французскими и итальянскими флажками. Франтоватый старшина в фуражке с черным околышем орет:

— Немецкие овчарки, бляди, изменницы!

У молодого француза лицо разбито в кровь. Товарищи удерживают его, он лезет в драку. Мы с Беляевым подходим вплотную. Старшина объясняет:

— Вот гад фриц, лопочет: камрад, камрад…

— Отставить грабеж! — Кричу яростно: — Кого бьете, болваны! Он не фриц, а француз, союзник. Верните девчатам барахло! Их освободили из фашистского рабства, а вы грабите.

— Рабство? Гляди, какие рожи понаедали, суки! А французы тоже толстомордые камрады… в бога мать!

Девчата и их друзья почувствовали нашу поддержку, начинают вырывать свои чемоданы. Старшина изумленно глядит на нас. Я ругаюсь, Беляев вторит и вытаскивает пистолет.

— Приказ маршала Рокоссовского — стрелять мародеров на месте… Вот шлепнем сейчас гада, чтоб другим пример был…

Старшина побледнел, прыгает в кабину. Их «студебеккер» стартует рывком. Солдаты на ходу переваливаются в кузов.

Мы едем в противоположную сторону.

Догорающие дома в Найденбурге… Чадные, тлеющие пепелища в Гросс-Козлау…

Едем молча. Курю до тошноты. Беляев пытается заговаривать… Что поделаешь? Война. Люди звереют…

Не выдерживаю. Начинаю отвечать. Вполголоса, чтоб не слышал шофер. Впрочем, он опять пьян и поет какую-то похабщину.

— Не ожидал я, Саша, от тебя, что поддашься такому. Зачем было старуху убивать… и все это… Брось, не отвечай, не выкручивайся… Подло это было. И я подлец, что допустил… Разве мы о такой победе мечтали? Разве это Красная Армия? Это ж махновщина… При чем тут война? Вот у меня в сумке немецкая книжка, издана в Кенигсберге двадцать лет назад, «Русские войска в Восточной Пруссии». Это про август 1914 года. Писал немецкий историк — чиновник, националист. Старательно выискивал все, что мог найти плохого про русских. И что же? Два случая изнасилования, виновные казаки расстреляны. Несколько случаев ограбления, побоев, один или два случая убийства. И всякий раз русские офицеры вмешивались, прекращали, наказывали. Немецкий автор перечисляет всех зарезанных кур, все сломанные фруктовые деревья, все оплеухи. Где только может, говорит о некультурности, о варварстве, выхваливает своих бургомистров, которые, мол, защищали население… Сегодня читать все это страшно. Понимаешь, страшно и позорно. Ведь то были царские войска. А мы? Насколько мы хуже, безобразнее. И весь позор на нас, именно на нас, офицерах, политработниках. Если бы все такие, как тот лейтенант-сапер…

— Что ж, по-твоему, командование не знает? Ведь сначала посылки разрешили. А теперь, когда нужно, — приказ маршала. Это же политика. Товарищ Сталин знает…

— Брось все валить на Сталина, он главнокомандующий, у него десятки фронтов, и весь тыл, и международная политика. А здесь мы сами власть на местах; мы все — генералы и офицеры — поклонники Эренбурга. Какой мести научили: немкам юбки задирать, грузить чемоданы, добро растаскивать. У того полковника, который сукиного сына пристрелил, был порядок до всех приказов Рокоссовского. И в роте того сапера уж, наверное, мародеров нет… Ведь еще месяц-другой, и мы встретимся с англичанами, с американцами. Ведь немцы от нас к ним побегут. Это же будет позор на весь мир. Да что позор — подумай, что выйдет потом из этих солдат, из этих, которые десятками в очередь на одну немку, девочек насиловали, старух убивали?… Они же вернутся в наши города, к нашим девушкам. Это похуже всякого позора. Это же сотни и тысячи готовых преступников, жестоких и наглых, вдвойне опасных, потому что с репутацией героев…