Архив еврейской истории. Том 12 - Коллектив авторов
Таким образом, в деле финансового обеспечения революционных структур, к которым принадлежал Зунделевич, он добился некоторых успехов, но все же не смог реализовать все свои планы. Возможно, что тут действовали непреодолимые обстоятельства и вины Зунделевича в неудачах не было. Да и вряд ли даже такой выдающийся практик, каким он был, мог обладать волшебной трын-травой для успешного решения всех возникающих вопросов.
Причины вынесения «Землей и волей» смертного приговора начальнику III отделения Н. В. Мезенцову
Зунделевич, как уже говорилось, был одним из соучастников в убийстве Мезенцова. Решение об этом было принято Большим советом «Земли и воли» в первой декаде июля 1878 года, но Зунделевич, разумеется, согласился участвовать в покушении, исходя из собственных убеждений, а не по соображениям «партийной» дисциплины. Чтобы понять мотивы, которыми он руководствовался (как и его последующую поддержку террора), стоит подробно остановиться на причинах данного террористического акта.
Н. В. Мезенцов служил в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии с 1864 года, занимая должности управляющего (1864–1871), начальника штаба корпуса жандармов (1864–1871), товарища начальника III отделения (1874–1876) и, наконец, начальника отделения и шефа жандармов (с 1876 года)[423].
В брошюре Кравчинского (непосредственного убийцы Мезенцова) «Смерть за смерть» перечислены обвинения в его адрес, которые можно сгруппировать следующим образом: 1) осуществление массовых арестов и административной ссылки (в том числе и в Восточную Сибирь) социалистов и вообще «неблагонадежных» лиц; 2) ключевая роль в фактической отмене мягкого приговора по процессу 193-х и в ужесточении участи как многих осужденных, так и оправданных по этому процессу; 3) жестокость и лицемерие по отношению к арестантам Петропавловской крепости, голодавшим в июне-июле 1878 года с целью улучшения своего положения. Кроме того, Кравчинский говорит и о тяжелых условиях заключения в центральных каторжных тюрьмах Европейской России[424]. Хотя имя Мезенцова при этом не называлось, составленные при его участии нормативные акты о содержании в централах «государственных преступников» были известны землевольцам[425].
Рассмотрим, насколько эти обвинения соответствовали действительности.
(1) Массовые аресты и административная ссылка
III отделение вплоть до 1871 года занималось только надзором за политически «неблагонадежными» лицами и сыском тех из них, кого считало наиболее опасными. Законом от 19 мая 1871 года его полномочия были существенно расширены – жандармским офицерам дали право инициировать и проводить дознания «о государственных преступлениях», правда, под наблюдением «лиц прокурорского надзора». По результатам этих дознаний прокурор судебной палаты предоставлял дело министру юстиции, который мог: а) сделать распоряжение «о производстве предварительного следствия»; б) «испросить Высочайшее повеление о прекращении производства»; в) по согласованию с начальником III Отделения разрешить дело в административном порядке[426].
Последствия этих нововведений не заставили себя ждать. Во-первых, новая система фактически изъяла политические дела из общего порядка судопроизводства, в результате чего обвиняемый, в частности, лишался права на жалобу в суд, поскольку суда могло и не быть, так как человек мог быть просто сослан административно. Во-вторых, жандармы, договорившись с чинами прокуратуры, возбуждали, по словам А. Ф. Кони, «массу дознаний по неосновательным поводам, без наличности признаков преступления», вели «производство их с грубым нарушением существующих правил судопроизводства относительно обысков, арестов и т. п.»[427]. В-третьих, угрожающая обвиняемым административная ссылка никак и ничем не была регламентирована – отсутствовал не только перечень юридических оснований для нее, но и какие-либо ограничения по срокам.
С Кони были согласны и такие крайне далекие от революционеров и социалистов деятели, как Б. Н. Чичерин и К. П. Победоносцев. Чичерин утверждал:
Виновные и невинные, по малейшему подозрению, сажались в тюрьму, и содержались там по целым годам при ужасающих условиях. Административная ссылка практиковалась в самых широких размерах, без всякого толку и часто даже без всякого повода[428].
Победоносцев подытоживал:
Агенты III Отделения, особливо при Потапове [начальнике в 1874–1876 годах. – Г. К.] <…> не отличались ни образованием, ни здравым смыслом и тактом. <…> Повели это страшное дело по целой России, запутывали, раздували, разветвляли, нахватали по невежеству, по самовластию, по низкому усердию множество людей совершенно даром, держали их в заключении целые месяцы даже без допроса, возбудили вопли раздражения в семействах[429].
Согласно сводной записке чиновника самого III отделения М. М. Меркулова «о лицах, привлеченных с 1873 г. по март 1877 г. к дознанию по делу о пропаганде», было привлечено к следствию 1611 человек. Для 557 лиц (около 35 %) «преследование прекращено без всяких последствий». Остальные подлежали или суду, или высылке в отдаленные губернии, или подчинению полицейскому надзору[430].
При этом стоит сказать, что социалисты первой половины 1870-х годов, хотя и ставили в основном своей целью насильственную народную (преимущественно крестьянскую) революцию, действовали почти всегда мирными, пропагандистскими методами и к немедленному кровавому, с убийствами и насилиями, восстанию не призывали – за исключением не составлявших большинства в их среде крайних бакунистов. В странах Западной и Центральной Европы, кроме разве что Франции начала 1870-х годов, участники такого движения получали бы очень незначительные наказания или не наказывались бы вовсе[431]. И лишь радикальные бакунисты преследовались бы и в Европе, хотя, наверное, в разных странах по-разному, и не везде с такой суровостью, как в России.
(2) Процесс 193-х
Этот процесс был третьим из наиболее известных процессов социалистов 1870-х годов. Первым был суд над членами бакунистского кружка так называемых «долгушинцев» в ОППС в июле 1874 года, где 5 из 12 подсудимых получили от 5 до 10 лет каторги[432]. Вторым был процесс 50-ти, проходивший в ОППС в феврале-марте 1877 года, где судились члены действовавшей в 1875 году организации так называемых «москвичей». Приговор в окончательной редакции и тут был довольно суров: 6 человек отправились на каторгу, а 29 – в ссылку в Сибирь[433].
При подготовке процесса 193-х было привлечено к дознанию 770 человек, под стражей оставлено 265, из которых к началу суда в октябре 1877 года 43 умерло, 12 покончили с собой и 38 сошли сума[434]. Обвинительный акт инкриминировал абсолютно всем подсудимым принадлежность к единому революционному сообществу, ставившему своей целью физическое уничтожение всех чиновников и представителей имущих слоев населения. Подсудимые изображались невежественными и морально испорченными людьми, склонными к разврату и мошенничеству. При этом конкретные обвинения в адрес почти всех подсудимых были смехотворны: передача революционных книжек крестьянам, «бунтовские» разговоры и т. п.[435]
Обвинительный акт был в своих основных идеях и выводах
