Алексей Ботян - Александр Юльевич Бондаренко
К этому времени в партизанском руководстве поняли, что «рельсовая война» как таковая — это, в принципе, была ошибка. Взорванные пути немцы научились восстанавливать часа за полтора: подъезжала дрезина, специальный такой путеукладчик, и меняли разбитые рельсы. Следовало взрывать паровозы — причём лучше всего это было делать не на насыпях, как эффектно показывали тогда в кино-хронике, а, наоборот, в низинах, в теснинах, между двумя склонами. Тогда-то путь оказывался всерьёз забит искорёженными вагонами и движение поездов прекращалось надолго.
«Вот я попросил Карасёва: „Хватит мне сидеть при штабе, пусти меня!“ Я знаю украинский язык, тем более — белорусский и польский, на Западной Украине ими также пользовались, вот потому я и находил людей, которые мне очень помогали. Вы знаете, что на Западной Украине жили польские семьи и украинские семьи, и у них между собой была очень большая вражда. Я воспользовался этим моментом — зная, где поляки живут, и зная, где украинцы живут. У нас один боец очень хорошо знал украинский язык, а я — польский, мы так и ходили: он — к украинцам, я — к полякам, и добывали сведения. Мы пользовались обстановкой, и результаты были очень хорошие».
Как увлекательно рассказывал Ботян! Однако по этим рассказам казалось, что у него всё легко получалось… На самом деле всё было гораздо сложнее.
Ходить «на подрыв» можно было только ночью, в то самое глухое и мрачное время, когда оккупационные власти запрещали кому бы то ни было из местных жителей покидать свои дома и солдаты могли стрелять без предупреждения. А днём, когда каждого проходящего видно издалека и незамеченным не пройдёшь, немцы отдали населению строжайший приказ: встретив незнакомого человека, немедленно сообщать о нём в полицию. Появился чужак — поспеши сообщить, иначе потом сообщат про тебя. Вот подрывники и ходили «работать» ночью, а днём, чтобы не болтаться где-то и не привлекать внимания, делали так называемые «днёвки». Для этого чаще всего находили надёжных людей, к которым обычно приходили в дом под покровом темноты, чтобы не заметили соседи.
Но в разных незнакомых местах волей-неволей останавливались на «днёвку» у людей случайных. Конечно, не так чтобы сразу ломились в первый попавшийся дом — мол, принимай, хозяин, красных партизан! Наблюдали, присматривались, делали соответствующие выводы и только затем «заходили на огонёк». Тут уж хозяин может быть и не рад, но коли на пороге появился человек с оружием, то изволь подчиниться. Главное, что незваным гостям было нужно, это чтобы их накормили.
«Что можно от крестьян потребовать? — говорил Алексей Николаевич. — Молоко, яички и хлеба кусок. Нам этого достаточно, и мужика, крестьянина, не обидишь — не заберёшь последнего порося или корову. Мужики это понимали и такое отношение к себе ценили. Ну а там выясняешь, кто он сам такой; спрашиваешь его: кто у тебя знакомые есть, как к тебе люди относятся, кто у вас старшиной? Что это за человек? Всех же равнять под одну гребёнку нельзя: мол, старшина — значит гад, немцам продался! Нередко ведь и так бывало, что немцы, особенно не разбираясь, назначали старшим того, кого предлагали сами крестьяне. А те выбирали своего самого уважаемого, самого толкового односельчанина и говорили ему: „Ты хороший человек, давай, будешь защищать наши интересы от немцев!“ Ну и защищали как могли… Я вам скажу, что и полицаи были разные! Сперва в основном в полицаях были те, которые с охотой служили немцам. Но вот как немцев отбили, то и настроение у людей стало другое. Многие тогда начали с нами сотрудничать, в том числе и полицаи, и те же старосты. Были и такие полицаи, которые потом к нам переходили, честно воевали против гитлеровцев. Ну а тех, которые действительно были с немцами, тех мы уничтожали. Расстрел делали прямо перед людьми, в назидание, так сказать… Так вот, искали мы, на кого из местных жителей опереться можно. И однажды я нашёл Григория Васильевича Дяченко — старшину Красной армии…»
Произошло это в середине лета 1943 года. В очередной раз отправившись на подрыв эшелона, группа Ботяна была вынуждена остановиться на «днёвку» в какой-то деревне, километрах в двенадцати от Овруча. Хозяином дома, в котором остановились, оказался молодой парень, на год моложе Алексея, Григорий Дяченко.
Чего у Ботяна было никак не отнять, так это умения располагать к себе собеседника. Точнее сказать, профессио-нального умения. Во-первых, характер у него был такой, располагающий, а во-вторых, не зря же он целый год учился не только мосты взрывать и стрелять из всего, куда патрон входит, но и общению с людьми. Учился тому, как человека к себе расположить, как у него доверие вызвать, как подтолкнуть его рассказать о том, о чём он рассказывать не очень-то и хочет и в разговоре с другими об этом обязательно бы умолчал. Непростая это наука, надо признаться!
Вот и тогда, хотя время было тревожное и доверять незнакомым людям было смертельно опасно — кто у кого в лесу документы будет спрашивать, а если вдруг и покажут чего-то, то каким из предъявляемых документов можно верить? — Григорий вскоре со всей откровенностью выкладывал свою нехитрую биографию.
Сам он из здешних краёв, тут родился и вырос, отсюда его призвали в ряды РККА на срочную службу, а так как был он человек основательный и служил хорошо, то сумел дослужиться до высшего солдатского звания — старшины. Отслужил, домой вернулся, женился — а тут вскоре и война. Гитлеровская армия продвигалась быстро, так что районный город Овруч оказался оккупирован ровно через два месяца после начала войны, 22 августа, так что Григорий, скорее всего, даже повестки из военкомата получить не успел. Почему сам не ушёл с отступающими частями Красной армии? Да как-то о такой возможности не подумал: не то потому, что в армию не позвали, не то от уверенности, что война, как обещали на политзанятиях, скоро закончится… А может, не захотел Григорий Дяченко дом и хозяйство бросать, ну и дал некоторую слабину… Впрочем, не суть важно!
Оккупировав Украину, немцы украинцев практически не трогали. Националисты в их краях тоже не слишком активничали, да и Григория такая пропаганда совсем не увлекала. Так что ни к гитлеровцам в услужение, ни к националистам в отряд он не пошёл, а продолжал жить так же, как и раньше жил: работал в своём хозяйстве. Дел у крестьянина всегда предостаточно… Вот только на душе у старшины очень неспокойно было: не нравилось ему в оккупации
