Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах
У Беп на неделе чуть не сдали нервы, так много ей приходится быть на посылках. По десять раз в день она получала задания, и всегда ее торопили с доставкой, или надо было идти еще раз, или она купила не то. Если при этом учесть, что она внизу в конторе должна закончить свою работу, Клейман болен, Мип сидит дома с простудой, она сама подвернула ногу, у нее любовные страдания и дома ворчащий отец, то легко можно себе представить, что она не знает, как быть. Мы ее утешили и сказали, что стоит ей пару раз энергично заявить, что у нее нет времени, как список поручений сам собой уменьшится.
В субботу здесь разыгралась драма, не знающая себе равных. Началось с Ван Маарена, а кончилось всеобщей ссорой со всхлипываниями. Дюссел посетовал маме, что с ним обращаются как с изгоем, что все мы с ним неприветливы, хотя он нам ничего плохого не сделал, и еще слащаво подлизывался в том же духе, но мама на этот раз, к счастью, не попалась в ловушку. Она сказала ему, что он нас всех страшно разочаровал и подал не один повод к раздражению. Дюссел наобещал золотые горы и, как и всегда, ничего не выполнил.
С Ван Даанами добром не кончится, я уже предчувствую! Папа в ярости, потому что они нас обманывают, припрятывают мясо и тому подобное. О, какая гроза собирается над нашими головами? Если бы я не принимала эти стычки так близко к сердцу, если б могла вырваться отсюда! Они еще сведут нас с ума!
Твоя АннаВОСКРЕСЕНЬЕ, 17 ОКТЯБРЯ 1943 г.Милая Китти!
Клейман, к счастью, вернулся! Он еще немного бледненький, но бодро приступает к делу – продаже одежды Ван Даанов. Скверный факт – у Ван Даана совершенно кончились деньги. Свои последние сто гульденов он потерял на складе, что само по себе и так неприятность. Каким ветром могло занести сто гульденов в понедельник утром на склад? Повод для подозрения. Сто гульденов между тем украдены.
Кто вор?
Но я говорила о нехватке денег. Мефрау не хочет расставаться ни с чем из кучи своих пальто, платьев и туфель; костюм менеера трудно сбыть с рук, велосипед Петера вернулся с осмотра, никто не пожелал его заиметь. И конца этому не видно. Мефрау все же придется расстаться с шубой. Она считает, что нас должна содержать контора, но этот номер не пройдет. Наверху у них по этому поводу была грандиозная ссора, после чего наступил период примирения с «ох, милый Путти» и «дорогуша Керли».
У меня голова кругом идет от ругательств, которые последний месяц так и сыплются в этом уважаемом доме. Папа ходит стиснув зубы. Если его кто-нибудь окликает, он так пугливо смотрит, будто боится, что ему опять придется улаживать щекотливое дело. У мамы на щеках красные пятна от возбуждения, Марго жалуется на головную боль, у Дюссела бессонница, мефрау целыми днями сетует, а я сама совершенно не в себе. Честно говоря, я порой забываю, с кем мы в ссоре и с кем уже произошло примирение.
Единственное, что отвлекает, это занятия, и я много занимаюсь.
Твоя АннаПЯТНИЦА, 29 ОКТЯБРЯ 1943 г.Дорогая моя Китти!
Менеер Клейман снова отсутствует, желудок не дает ему покоя. Он даже не знает, остановилось ли кровотечение. В первый раз он был по-настоящему подавлен, когда сказал нам, что нехорошо себя чувствует и уйдет домой.
Здесь снова были громкие ссоры между менеером и мефрау. Это получилось так: у них кончились деньги. Они хотели продать зимнее пальто и костюм менеера, но покупателя не нашлось. Он заломил слишком высокие цены.
Один раз, уже давно, Клейман рассказывал о знакомом меховщике. Тогда менееру пришло в голову продать шубу мефрау. Шуба эта кроличья, и мефрау носила ее семнадцать лет. Мефрау получила за нее 325 гульденов – грандиозная сумма. Деньги мефрау хотела сохранить, чтобы после войны купить новые тряпки, и менееру стоило больших трудов убедить ее, что деньги остро необходимы в домашнем хозяйстве.
Вопли, крики, топот и ругань – ты не можешь себе представить. Это было страшно. Моя семья стояла внизу, на лестнице, затаив дыхание, чтобы в случае необходимости растащить дерущихся. Вся эта брань, этот плач, нервотрепка так действуют на нервы и так утомляют, что вечером я в слезах валюсь в постель и благодарю Бога, что можно хоть полчасика побыть одной.
Со мной все хорошо, если не считать, что у меня совершенно нет аппетита. Снова и снова я слышу: «Как же ты плохо выглядишь!» Надо сказать, они делают все возможное, чтобы хоть чуточку поддержать мое здоровье. Применяются глюкоза, рыбий жир, дрожжи в таблетках, кальций. Далеко не всегда я владею своими нервами, особенно скверно мне по воскресеньям. Тогда настроение в доме гнетущее, сонное и тяжелое, как свинец, за окном не слышно пения птиц, самая мертвая и удушающая тишина висит в воздухе и тянет меня за собой, как будто хочет утянуть в глубину подземного мира. Папа, мама и Марго становятся мне в такие минуты безразличны, я брожу из одной комнаты в другую, вниз по лестнице и снова вверх, как певчая птица, у которой грубо выдрали крылья и которая в совершенном мраке бьется о прутья своей тесной клетки. «На волю! Воздуха и смеха!» – хочется мне закричать. Я даже больше не отвечаю, ложусь на диван и сплю, чтобы скоротать время, тишину, да и жуткий страх, потому что убить их невозможно.
Твоя АннаСУББОТА, 30 ОКТЯБРЯ 1943 г.Милая Китти!
Мама страшно нервничает, и для меня это всегда очень опасно. Случайно ли, что ни папа, ни мама никогда не бранят Марго, а все валят на мою голову? Вчера вечером, например, Марго читала книгу с чудесными иллюстрациями; она встала и отложила книгу, чтобы потом опять взяться за чтение. Мне как раз делать было нечего, я взяла книгу посмотреть картинки. Марго вернулась, увидела «свою» книгу у меня в руках, нахмурилась и злобно попросила вернуть. А мне хотелось еще немножко посмотреть. Марго сердилась все больше, вмешалась мама и сказала: «Книгу читает Марго, так что отдай ей!»
В комнату вошел папа; даже не зная, в чем дело, он решил, что Марго обижают, и напал на меня: «Посмотрел бы я на тебя, если бы Марго листала твою книгу!»
Я тут же уступила, положила книгу и вышла из комнаты – они решили, что я обиделась. Но я не обиделась и не рассердилась, а очень расстроилась. Нехорошо с папиной стороны судить, не узнав, в чем дело. Я сама отдала бы книгу Марго, даже еще скорее, если бы папа и мама не вмешались, будто произошла великая несправедливость, и не стали бы сразу на защиту Марго.
Вполне понятно, что за Марго заступается мама. Они всегда стоят друг за дружку. Я так к этому привыкла, что не обращаю внимания ни на выговоры мамы, ни на приступы раздражения Марго. Я их люблю просто как маму и Марго, а как на людей мне на них чихать. Папа – другое дело. Когда он отдает предпочтение Марго, одобряет все, что она делает, поощряет ее и нежен с ней, у меня внутри что-то ноет, потому что папа для меня – все на свете! Он для меня во всем пример, и никого другого во всем свете я не люблю, кроме папы. Он сам не сознает, что обращается с Марго не так, как со мной. Ведь Марго самая умная, самая милая, самая красивая и самая лучшая. Но ведь я тоже имею право на серьезное отношение. В семье я всегда была клоуном и шалуньей, и мне всегда за все поступки приходилось платить вдвойне: один раз попреками, а второй раз – отчаянием во мне самой. Меня больше не удовлетворяют ни поверхностные проявления нежности, ни так называемые «серьезные разговоры». Я жажду от отца чего-то, что он мне дать не в состоянии. Я не ревную его к Марго, никогда этого не было, не надо мне ни ее красоты, ни ее ума, я хочу только, чтобы отец любил меня по-настоящему, не только как своего ребенка, но как Анну, какая я есть.
