Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне
А он:
— Да… Да… Вот, напоили!
И вот так он сидит, а я говорю:
— Ну что? Что? Все нормально, все будет хорошо…
А он мне:
— Мишка, я людей подвел!..
И заплакал вдруг. Я спрашиваю:
— Каких людей?
— Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипники достать для машины… (Не то колесо там, или покрышку.)
Я говорю:
— Вовчик, ну каких людей? Чего они из тебя тянут?!
— Ну, я могу достать, там, понимаешь, при помощи своего имени… Они ж не могут! Я вот пообещал, я так людей подвел…
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая, — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и не греет. И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихонечку… Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы — ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки…
Самая страшная из наших последних встреч была — в дурдоме этом жутком!»
Тем временем Театр на Таганке готовился к майским выступлениям в Варшаве на смотре театров мира (фестиваль «Варшавские встречи»). На нем должен был быть представлен спектакль «Гамлет». И в это самое время из Парижа звонит Марина Влади и сообщает, что Высоцкий лег в клинику и приехать в Варшаву не сможет. По словам Валерия Янкловича, после этого звонка в театре поднялся невообразимый шум. «Из-за какого-то Высоцкого нас не пустят в Польшу!» — возмущенно говорили многие. Однако из страны их выпустили. Иначе и быть не могло: Польша тогда стояла на пороге больших социальных волнений, и в Кремле не хотели лишний раз злить тамошних либералов.
17 мая начались гастроли в Польше. Два дня спустя пришлось отменить «Гамлета» — нет Высоцкого. Однако дальнейшие отмены означали бы срыв всех гастролей, поэтому Любимов связывается с Влади. И та разрешает Высоцкому лететь в Польшу. На календаре 22 мая. В аэропорт Высоцкого провожает Михаил Шемякин. Он вспоминает:
«Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была весна, он только что вышел из психиатрической больницы, французской… Я его обнял — я собирался в Грецию, он уезжал обратно в Москву…
— Володька, — говорю, — вот увидишь, корабли плывут, деревья там… Кто-то гудит: у-у-у… Давай назло всем — люди ждут нашей смерти — многие… И ты доставишь им радость. А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Ну смотри — цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом! Вовка, давай выживем, а?
А у него уже такая странная-странная печать смерти в глазах, он меня обнял и сказал:
— Мишенька, попробуем!
Сел в такси, помахал рукой из машины, а я смотрел на него и думал: «В последний раз я его вижу или еще нет?» И оказалось — в этой жизни, — именно в последний раз. Я улетел в Грецию, и больше — ни-ко-гда…»
Из Парижа Высоцкий отправился не в Польшу, а… на родину. Дело в том, что, еще лежа в клинике, он своим природным чутьем почувствовал, что какая-то беда стряслась у его возлюбленной — Оксаны Афанасьевой. Он пытается связаться с ней по телефону из клиники, но трубку никто не снимает. Тогда он просит сделать это Янкловича. «Я чувствую, что у нее что-то случилось!» — кричал в трубку Высоцкий. «Да что может случиться?» — недоуменно спрашивал Янклович. Оказалось, могло. В те дни у Оксаны покончил жизнь самоубийством отец. Янклович потом признается, что это провидение Высоцкого его потрясло. Спустя пару дней звонок Высоцкого все-таки застал дома Оксану, и он узнал о трагедии из ее уст. И пообещал обязательно прилететь. Он пробыл с любимой меньше суток, после чего отправился в Польшу.
Высоцкий приехал в Варшаву 23 мая, а три дня спустя уже играл в «Добром человеке из Сезуана» (спектакли шли в Театре оперетты). Как пишет В. Золотухин, «играл великолепно». На следующий день он вышел на сцену в образе принца датского. И вновь поразил всех своей игрой. По словам Леонида Филатова: «Вот тогда стало понятно, как будто из Высоцкого выпущен воздух. Осталась только его энергетика, но она выражалась не в Володином рычащем голосе, не в какой-то внешней энергии, а в глазах и в быстром проговаривании, почти шепотом…»
Вспоминает В. Сверч: «Зал варшавской Оперетты трещал по швам, у касс происходили сцены, достойные пера Данте. Внутри люди стояли рядами под стенами… Аплодисменты не умолкали. А он, щуплый, невысокий, выходил в очередной раз, чтобы поблагодарить за овацию, за признание. Кланялся очень низко. Ведь он любил этот город и его жителей. Очарованный его игрой, я ворвался за кулисы в уборную актера. Он заметил мое восхищение, подал руку и с широкой, хотя и удивленной, улыбкой подписал программку со своим фото и затянулся дешевой сигаретой… Я робко попросил о беседе для „Штандарт млодых“. — „Интервью?! — Я очень Вас прошу! Я это хорошо сделаю! — Извини, друг, я очень устал… Приезжай в Москву! Сделаем такое интервью, что и Польша, и весь мир вздрогнут…“
Последняя фраза потом долго будет смущать высоцковедов: дескать, что имел в виду Высоцкий под словом «вздрогнут»? Судя по всему, речь шла о событиях в Афганистане, которые все сильнее распаляли Высоцкого и подталкивали его к открытой конфронтации с советскими властями. Ведь когда Высоцкий в последний раз был во Франции, жадно ловил тамошние комментарии по поводу афганских событий. Естественно, все они были антисоветские. Высоцкого это не возмущало, а даже наоборот — он был с ними солидарен. Его возмущало другое: действия руководства ФКП, которое заняло осторожную позицию и ввод советских войск в Афганистан официально не осудило (в отличие от ИКП и КПИ, сделавших резкие заявления).
Как расскажет позже М. Шемякин, увидев фотографию афганской девочки, обожженной советским напалмом, Высоцкий закрыл лицо руками и почти закричал: «Я не могу после этого жить там! Не могу больше!» Он даже написал песню, где были строчки про Афганистан:
Смелее! В облака,Брат мой, ведь я в сутане,А смерть — она покаЕще в Афганистане…
Кстати, про советский напалм. Теперь-то уже хорошо известно, что американцы специально втягивали Советский Союз в «афганский капкан», чтобы погреть на этом руки. Збигнев Бжезинский так и говорил: «Мы устроим Кремлю настоящий „Вьетнам“. Так оно и вышло. Во время вьетнамской войны советская пропаганда вволю потопталась по „напалмовой“ теме: фотографии обожженных американским напалмом вьетнамских детей широко распространялись как в советских, так и в просоветских СМИ. Теперь пришла очередь американцев и их союзников отыграться на этой теме. И хотя применение советскими войсками напалма в Афганистане не шло ни в какое сравнение с тем, что практиковалось во Вьетнаме американцами (а там счет убитых людей шел на сотни тысяч — выжигались подчистую тысячи деревень вместе со всеми жителями), однако пропагандистская кампания на Западе затмила собой прошлую, советскую. Пример с Высоцким наглядно демонстрировал эффект от подобной „промывки мозгов“.
