Неизвестен Автор - Со святой верой в Победу (сборник)

Мы, рядовые воины, остались сыты по горло оборонным лихолетьем. Дивизионы полка часто действовали отдельно, постоянно перебрасывались из одной армии в другую, туда, где было горячее, - наши ли стремились прорваться, немцы ли пытались пробить оборону. Плацдарм восточнее Новгорода, Мясного Бора, Спасской Полисти, Любцов, Званки изъезжен нами вдоль и поперек, а это места сильно заболоченные, непроходимые для автотранспорта. Каких только мытарств не натерпелись! Машины чуть ли не на руках таскали, вываживая их при пробуксовках. Огневые позиции, как правило, располагались в стороне от проезжих дорог, приходилось прокладывать через лес лежневки, настилы из бревен - дороги-времянки в никуда, к лесным опушкам. Рубили лес, очищали от веток, таскали бревна, укладывали их, закрепляли подручными средствами на плохо выровненной почве. Адский труд, в котором участвовали все свободные от дежурства независимо от воинской профессии - огневики, телефонисты, разведчики. А сколько доставляло хлопот обустройство на каждом новом месте: маскировка, укрытия, шалаши, землянки и нонпарели для боевых машин, если позволяла почва.

Оборонка досадна и тем, что свято поддерживались армейские порядки: учебные занятия, политинформации, проверки. Известно, армейская дисциплина держится на том, что солдата лишают свободного времени или сводят его к минимуму. Так было и у нас: всё что-то мы строили, чистили, драили. Взять, к примеру, боевую установку, что она из себя представляла? На автомашине (американском "студебекере" или нашем ЗИС-6) крепилась ферма из переплетения необработанных ржавых труб, несущих пакет из восьми направляющих для шестнадцати мин. Сколько мы скребли и красили эти трубы! Короткую консоль для прицела отполировали так, что можно было в нее смотреться как в зеркало. Меня, избранного комсоргом батареи, допекал еще комиссар, был у нас в то время такой Иван Иваныч; без конца заставлял меня рисовать лозунги на крышках ящиков из-под снарядов, оформлять "красные уголки" да писать планы работы и отчеты о их выполнении.

- Товарищ комиссар, так эту беседу не проводили.

- А ты пиши - состоялась, дату проставь и количество присутствовавших.

К моему счастью, скоро институт комиссаров ликвидировали и нашего отправили на переподготовку.

В своем дивизионе за фронтовые годы я, можно сказать, все службы прошел. Прибыл радистом (еще в Свердловске окончил 2-е радиокурсы), но пробыл им недолго, так как вначале наши боялись пеленгации радиосвязи. Переквалифицировали меня в телефонисты. Веселенькая работенка. Перемещались часто, и каждый раз - катушку на плечо и тянешь провод напрямик по бездорожью в любую погоду, да бегом, бегом, ведь без тебя, без твоей связи вся батарея небоеспособна. А провода эти проклятые имеют свойство рваться (танк ли прошел, снаряд разорвался, да мало ли что, когда все в движении) и снова провод в руку и бегом. Дежурство на телефоне тоже несладко, все на нервах: приказ всегда срочный, а что там на другом конце проволоки... Несладко и тогда, когда спокойно на линии; от устатка, недосыпа наваливается на тебя сон, а поддаться ему - смерти подобно.

В конце сорок третьего понадобилось - перевели меня в командиры орудия, со своей боевой установкой участвовал в освобождении Новгорода, Пскова. Позже, уже в Прибалтике, до конца войны - стал командиром топовычислительного отделения. Когда демобилизовался в Выборге, из красноармейской книжки, врученной мне, узнал, крайне удивившись, что я уже старшина (по должности) вычислительной команды штаба полка.

Сержанта мне присвоили по окончании двух радиокурсов. Это предопределило судьбу быть командиром отделения. Не велика шишка, но под твоим началом шесть - восемь человек, на тебе ответственность за каждого. Признаюсь, было не просто мне, вчерашнему школьнику: людей-то повстречал разных и по возрасту, и по жизненному опыту. Сам удивляюсь, но как-то умел ладить с ними, находить взаимопонимание. Очень жалею, что не знаю послевоенной судьбы дорогих мне Кондратьева, Ненаших, Андреева и многих других бойцов, с кем пуд соли съел. Конечно, все эти годы были для меня школой, которую ничем не заменишь. С тех пор, пожалуй, во мне осталось убеждение, что нет ценности выше, чем простое душевное участие к тому, кто рядом.

Жизненным примером остался в моей памяти лейтенант Артамонов начальник батарейной разведки. Сколько раз он меня выручал, вызовом на НП спасал от комиссара и ежедневной муштры. Вооружившись стереотрубой, по его поручению рисовал панораму древнего Новгорода, который отсюда, с Шолохова, представал весь как на ладони. Время коротали в бесконечных беседах и спорах "за жизнь". У Артамонова на нее сложился очень неординарный взгляд рабочего, которым он был на гражданке. Любил его за откровенность со мной. Трезвый ум сочетался в нем с романтикой. "Почитай, сержант",- просил на ночь. Под рукой была книжка М. Горького, и я с упоением читал вслух про Лойко и Раду, девушку и Смерть. Читатель, возможно, подумает, что старик совсем рехнулся: о чем пишет? Живуч стереотип: если про войну, то непременно про бои, атаки, стрельбу, кровь. А война была нашей юностью (я ушел в 17, вернулся в 21), нашей жизнью, ничто человеческое нам не было чуждо. Артамонов погиб нелепо: при очередной попытке освободить Новгород (их было немало) он пошел, хотя в том не было острой необходимости, в пехотной цепи, поднялся в атаку - тут его и прошило пулеметной очередью. Ночью мы вытащили его с нейтральной полосы и похоронили. До сих пор ношу в себе горечь утраты.

Врать не буду, фронтовые будни редко радовали, всего тогда насмотрелись и натерпелись. Одно время был у меня в отделении солдат, которого я втайне побаивался. Мой ровесник, но уже потрепанный жизнью, чуть что не по нему, совал мне в лицо два пальца, сложенных рогаткой: "Глаза выколю!" И мог бы. Армейского произвола натерпелся со своими радистами еще по дороге на фронт. Из-за пустяка, казалось бы. Взводом управления командовал офицер, у которого было все "с иголочки". Вот повадился он присылать ко мне своего адъютанта за лампочками для фонарика. Раз, другой, а они ведь предназначались для рации, шкалу освещать: на третий раз отказал ему, пожаловался комбату, лейтенант получил взбучку - вот и отыгрался на нас. Тронулись на фронт своим ходом, холода стояли лютые; лейтенант распорядился разведчиков - к себе в халабуду (крытую машину), телефонистов - в кабины машин, а нас, радистов, - наверх, на ящики с минами. Так замерзали, что ни рукой, ни ногой шевельнуть не могли. Всякое бывало.

Летние теплые дни как-то стерлись из памяти, вспоминаются чаще морозы да слякоть, изнуряющий труд, недосыпание, недоедание. Случалась еще одна пакость - вши... Что удивляться, белье меняли, но ведь сутками не раздевались, спали в одежде. Хорошо, если есть землянка, позволишь себе чуть расслабиться. Истинным праздником для нас была баня. Это только говорится баня - сооружали из камней топку под большим котлом, сверху шалаш из веток, совсем хорошо, если брезентовый тент. Парься на здоровье. Самое удивительное - в этих, казалось бы, невыносимых условиях никто не болел. Если случались простуды, разного рода недомогания, переносили их на ногах, обращаться за помощью все равно было не к кому.