Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Так и случилось. Театр приехал, я сходил на один из их спектаклей, а после него, вечером, поехал в гостиницу «Москва», где остановился Николай Павлович со своей женой, актрисой того же театра Еленой Владимировной Юнгер.

И вот я в их номере. Юнгер отдыхает в постели, разметав по подушке роскошные черные волосы, а Аки-

мов, скосив голову набок, остренько взглянув на меня, с хитренькой усмешкой предлагает сесть. И сам садится, забросив ногу на ногу.

Оба смотрят на меня не без любопытства: какой-то инженер — и вдруг автор нескольких необычных пьес, у которых ничего общего с советской действительностью. (Это и вызывало, кстати, отторжение у всех театров, кроме Камерного.) Но что их любопытство по сравнению с моим! Знаменитый Акимов и великолепная, известнейшая Юнгер!

Батюшки! — воскликнул я, глядя на Юнгер. — Да вы, оказывается, брюнетка! — Буквально перед этим я видел ее в спектакле с не менее роскошными золотыми волосами. — А я думал...

То был парик, — мягко пояснила Елена Владимировна. — Но я и не брюнетка. Вы извините, что я лежу — должна отдохнуть после спектакля.

А Николай Павлович продолжал иронически и совершенно откровенно рассматривать меня. Потом, сцепив пальцы на колене, он расспросил меня, кто я, и перевел разговор на пьесы. Похвалил их (Елена Владимировна тут вставила доброе словцо о «Мефистофеле»), но сказал, что реально разговор может идти для их театра о «Д.Ж.» — так поначалу я назвал пьесу о Дон Жуане, которая потом увидела свет как «Тогда в Севилье». «Тут, правда, придется схитрить, — добавил Акимов. — Надо оправдать, почему театр включает в репертуар пьесу советского автора не на советскую тему. Вы не театральный человек и не знаете, что у чиновников в Управлении театрами все расписано по рубрикам. А именно: пьеса советского автора на советскую тему, современную или историко-революционную, русская классика, зарубежная классика и пьеса зарубежного прогрессивного автора. И все. И вдруг вы со своим Дон Жуаном! А что, если мы скажем, будто это неизвестная пьеса Кальдерона или еще какого-нибудь испанца? А перед премьерой раскроем ваше авторство? Не возражаете?»

Я не возражал. И мы договорились: по возвращении в Ленинград Акимов читает пьесу на труппе и дает мне знать о результатах. «Думаю, все будет в порядке, — заметил Акимов. — Я даже знаю, как распределю роли».

Театр уехал. А я продолжал работать в Научном Автотракторном институте, где руководил лабораторией, и продолжал писать уже новую пьесу «Директор». И ждать вестей из Ленинграда.

Наконец получил от Акимова сообщение: пьеса труппой принята, и он начинает зондаж с репертуаром. Скоро у них опять гастроли в Москве, и тогда мы с ним обговорим дальнейшие действия.

Так получилось. Акимовцы приехали — их очень любили в Москве, и все гастроли проходили всегда триумфально. Мы встретились, переговорили. И я уже был на седьмом небе.

Но пришлось спуститься. Вернее, свалиться. Еще вернее, рухнуть. Это мне. Акимову же — упасть и разбиться. К счастью, не до смерти.

А произошло вот что. Для гастролей им дали филиал МХАТа. Играли они в тот вечер, когда все случилось, «Путешествие месье Перришона». Веселая, непритязательная французская комедия Лябиша, где всем на радость по сцене прыгали актеры в серебряных панталонах, фраках и цилиндрах, а сильно декольтированные прелестные актрисы покоряли зал рискованными наклонами корпуса.

Повторяю, зритель был в упоении, и все, без сомнения, окончилось бы ко всеобщему удовольствию, если бы на спектакль неожиданно не приехал Сталин. Почему? А потому, что в этот августовский вечер 1949 года Сталин намеревался посетить МХАТ, где на основной сцене гастролировал один из ведущих театров среднеазиатской республики с пьесой на революционную тему. Но произошла ошибка, и Сталина почему-то привезли в филиал. А буфет для вождя во МХАТ. Короче, когда Сталин увидел, что происходит на сцене, а буфета нет (понимаю, что не в буфете суть, но все же), он, не досмотрев спектакля, возмущенно покинул театр.

Представляете, каково было артистам доиграть спектакль? И вообще, что началось после этого?

Вскоре в «Правде» уже была разгромная статья, где Акимова обвиняли в космополитизме, формализме, преклонизме перед иностранщиной и еще в чем-то. (Кому интересно — смотрите номер от 5.8.49.)

В Ленинграде на общем собрании труппы те же артисты, которые до того неизменно выдавали Николаю Павловичу обожание, стали признаваться, что еле его терпели. Оказывается, они уже давно страдали, ну прямо изнывали от его космополитизма, формализма, преклонизма и еще чего изволите. Их даже не смущало то, что в труппе оставалась Юнгер, которой им придется глядеть в глаза.

Акимов был отстранен не только от руководства, но вообще изгнан из театра. Все договоры на постановки и оформление спектаклей в других театрах расторгли. (А до того театры наперебой за ним гонялись и упрашивали хоть что-нибудь поставить и оформить.) Статьи, отданные в журналы, сняли, набор книги, готовящейся к изданию, рассыпали. И вообще: катись-ка ты на все четыре стороны и скажи спасибо, что еще остался жив. И на свободе. «Не мелькай, не мозоль глаза, сгинь от греха подальше», — так посоветовали ему местные руководители.

Он и исчез — уехал в Москву, где поселился на улице Вахтангова, в квартире режиссера вахтанговского театра Александры Ремизовой.

А на что жить? Пришлось продать автомобиль и начать распродажу книг.

Однако что делать? И вот тут этот небольшого роста человек показал себя истинным богатырем духа. В тяжкой ситуации он продолжал работать — стал сам для себя рисовать эскизы декораций к спектаклям, которые так и не удалось, но хотел бы поставить. И писал портреты разных людей. В том числе и мой — он воспроизведен на обложке этой книги.

Ну а что «Д.Ж.»? А «Д.Ж.», само собой, лопнул. Это, тем не менее, не только не нанесло ущерба нашим отношениям, а, наоборот, сблизило нас. Я стал частым гостем на ул. Вахтангова, мы беседовали, я делился своими планами, а Акимов продолжал рисовать в ожидании возможного проблеска в своей судьбе.

Помню, ему предложили оформить эстрадный концерт в саду имени Баумана. В прошлые времена к нему даже не посмели бы подступиться с таким предложением. Акимов дал согласие и приступил было к работе. Как вдруг администрация сада расторгла соглашение. Оказа-

лось — и это нельзя. Потом был случай, когда Акимов получил приглашение на очередное заседание комитета по Сталинским премиям, членом которого он состоял. Он поделился: как быть? Пойти, нет? Что это — ошибка или начало реабилитации? Не пойдешь — сочтут за фронду и упустишь шанс.